Привет, красавица - Энн Наполитано
После врачебного приговора Сильвия стала перечитывать «Листья травы». Ей хотелось впитать оптимистический подход Уитмена к смерти, перенять его вдумчивое отношение к загробной жизни. Когда накатывал страх, Сильвия мысленно повторяла строчку «Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше»[29]. Она слышала голос Чарли, читавшего эти стихи, и переносилась в тот вечер на задней веранде бакалеи. Тогда к смерти был близок отец, теперь настала ее очередь. Чарли поделился своей непоколебимой верой, что в жизни все прекрасно, хотя его жизнь огорчала Розу и близилась к завершению. И он был прав, воистину прав. Узнав свой диагноз, Сильвия стала видеть красоту повсюду: в идеальном прядке книг на полках, в улыбке Эмелин, адресованной малышу на ее руках, в родном лице Уильяма и даже в полосках света на библиотечном полу.
Она не думала о болезни, пока необычная головная боль не заставила ее пойти к врачу. Сильвия продолжала рисовать концентрические круги этой боли, словно вела дневник. Боль была настолько личной и уникальной, что хотелось ее запечатлеть. Сильвия могла бы показать свои рисунки Уильяму и рассказать ему, что внутри боли слышна приглушенная музыка, но это было бы жестоко. Она должна поддерживать мужа, а не увеличивать его страдания. Каждый день Сильвия ломала голову над тем, как удостовериться, что после ее ухода Уильям будет и, главное, захочет жить.
Встретившись с Кентом в кафе (уже не помнилось, в каком именно), она показала ему свою медицинскую карту, снимок МРТ и сказала:
— Когда меня не будет, тебе так или иначе опять придется спасать Уильяма. Прости, что так вышло.
Кент, после развода отяжелевший во всех смыслах слова, ответил:
— Не беспокойся. Я справлюсь.
К сожалению, Уильям давно забросил свою рукопись, которая, возможно, помогла бы ему уцепиться за жизнь. Но он перестал делать записи через полгода после начала отношений с Сильвией. «Мне это больше не нужно», — сказал он, и Сильвия его поняла. Он уже работал в университетской команде, принимал лекарства, и на смену его внутреннему безмолвию пришли любовь, дружба и стук мяча о баскетбольную площадку. И потом, эти записи никогда не замышлялись книгой, но были борьбой с самим собой. Каждая фраза о любимой игре уподоблялась спичке, зажженной в его внутреннем мраке. Рядом с Сильвией в этом уже не было надобности.
Из раздумья Сильвию вывел оклик коллеги — в библиотеку пришел Уильям. Он улыбался, но улыбка его была столь же вымученной, как в их давнюю первую встречу, словно для ее появления требовались рычаги и шкивы. Сильвия угадывала его мысли: «Заставь ее поверить, что с тобой все хорошо, беспокоиться не о чем».
Но сейчас ей было не до того. Уильям зашел за ней, чтобы вместе отправиться к двойняшкам и оповестить их о диагнозе. Сильвия говорила, что ему необязательно идти с ней, но он настоял на совместном визите. Уильям стал тверже с тех пор как две недели назад узнал об ее болезни. Что-то в нем изменилось, и он следил за тем, чтобы его слова и поступки не отклонялись от избранного им маршрута. Сильвия знала, что маршрут этот связан с ней, только не понимала, куда он ведет. В последнее время она себя чувствовала этаким краном, из которого по капле истекают ее силы, и уже не пыталась все понять. Пусть будет как будет. Может, умирание в том и состоит, чтобы не вмешиваться в череду событий?
Держась за руки, они пешком дошли до супердуплекса. Была середина октября, листья меняли окраску. «Ох, какое дерево!» — подумала Сильвия, проходя мимо старого дуба. Потом заметила красного кардинала, усевшегося на крышу автомобиля. День выдался пасмурный, но в левом краю неба проглядывал голубой треугольник. Уильям и Сильвия молчали, без слов понимая друг друга.
Двойняшки встретили их в дверях дома Эмелин, обе озабоченно хмурились. Пару дней назад Сильвия попросила сестер приехать, сказав, что надо кое-что обсудить. Вчетвером они прошли в кухню (Джози была на работе, Иззи — неведомо где), и там Сильвия обрушила на сестер свою новость. Она вспомнила, что однажды уже собирала двойняшек, чтобы оглушить их нежеланным известием, сдвоенным ударом того дня стало сообщение, что все они лишаются Джулии, точно улетевшего воздушного шарика. По сию пору Сильвия была признательна сестрам за то, что простили ее, и чувствовала себя ужасно от того, что вновь разбивает им сердце. Слава богу, сегодня нет Иззи, у нее была своя квартира-студия, но она, по старой памяти, частенько ночевала то в одной, то в другой спальне супердуплекса. Говорить еще и с ней было бы сверх всяких сил, которых хватало лишь на постепенное продвижение медленным шагом в неведомое. Сильвия понимала, что надо бы известить мать, однако ей не хватало духу. Позже, когда станет совсем плохо, она позвонит Розе сама или попросит кого-нибудь из сестер.
Когда Сильвия облекла новость в слова, реакция каждой из двойняшек была противоположна тому, какая от них ожидалась: Цецилия расплакалась, Эмелин разозлилась.
— Нет! — закричала она. — Это невозможно! Так неправильно!
— В этой ситуации вообще нет ничего правильного, — сказал Уильям.
— Ты проверила диагноз у Кента? — спросила Цецилия.
Сильвия кивнула. Поразительно, как все они ему верили. Кент был всего лишь спортивный врач, даже не терапевт и уж тем более не онколог, но сестры звонили ему, когда у них поднималась температура, или отправляли фото пореза на руке, чтобы сказал, надо ли накладывать швы. Доктор — это был его незыблемый образ, и вся семья Падавано, а также его многочисленные друзья взирали на него с надеждой, предъявляя свои раны и симптомы, и в глазах их читался вопрос «Ты меня вылечишь?»
Эмелин металась по кухне, Цецилия вытирала слезы, хотя тотчас набегали новые.
— Это должно было случиться со мной, — резко сказала Эмелин.
Сестры уставились на нее.
— Почему? — удивилась Цецилия.
— Потому что Бет — моя роль, не ваша. Я всегда знала, что умру первой. — Голос ее стал мягче. — Мы
