Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Он также сообщил Анри, что свадьба состоится в июле, и тут же пригласил его на прием в ресторане. И что это будет за свадьба!
– Сам господин префект полиции обещал быть. – Пату едва не перекрестился, с благоговением произнося августейшее имя. – И еще несколько инспекторов из Сюрте и начальники отделений.
Анри с притворной радостью принял приглашение.
Уже перед самым уходом Пату обвел комнату пристальным взглядом, принюхался со знанием дела и, сильно понизив голос, сказал:
– Рисовая пудра… Девчонка все еще здесь, да?
Анри кивнул.
– Очень жаль, что вы не вняли моему совету, месье Тулуз. – Пату задумчиво крутил ус. – Она, конечно, гулящая, но я вас понимаю. Иногда женщина так западает в душу, что мужчина ничего не может с этим поделать. Мне приходилось наблюдать такое много раз. Наверное, добрая половина всех заключенных оказывается за решеткой именно из-за женщин. Конечно, ужасно влюбиться в непотребную женщину.
Он замолчал, а потом лишь развел руками:
– Что ж, дело ваше. Покуда она не пытается промышлять на моем участке, я не буду ее трогать. Но запомните: одно ваше слово – и я упрячу ее в Сен-Лазар.
После того как портрет Евлалии был закончен, Анри стал проводить большую часть своего времени вне студии. Он нанес давно откладывавшийся визит матери, которая так и не сумела скрыть тревогу в глазах.
– Анри, умоляю, будь осторожнее! – шепнула она, когда он уходил.
Отобедал с Морисом, который также обратил внимание на его нервозность.
– Что случилось? У тебя неприятности? В чем дело? У тебя снова болят ноги? Тебя что-то беспокоит? Это все из-за женщины?
Анри поклялся, что все у него хорошо, чувствует он себя просто превосходно, а усталый вид объяснил тем, что в последнее время слишком много работает.
– Скоро лето, и, скорее всего, я уеду из Парижа. Возможно, сниму небольшую виллу где-нибудь за городом. В Дьеппе, Трувиле или Аркашоне.
Он стал снова ходить в кафе, где приятели привычно на чем свет стоит ругали торговцев живописью и критиков, давая выход чувствам, которые им приходилось сдерживать за время его отсутствия.
Анри убивал время, как только мог, поражаясь тому, сколь, оказывается, нелегко это сделать.
Он превратился в бездельника, докучавшего визитами друзьям и знакомым, приходившего всего на несколько минут и остававшегося на целый день. Он просиживал часами у Сёра, наблюдая за тем, как тот с истинно монашеским смирением наносит на холст свои разноцветные точки. Как-то раз провел целый день у Гози, корпевшего над иллюстрациями для каталога; а в другой раз отправился к Анкетену, трудившемуся сразу над четырьмя «Вознесениями». Побывал он также и в студии Дебутена, где застал старого гравера в засаленном халате, немытым и с мутным взглядом, склонившимся над раствором азотной кислоты.
Анри бродил по Лувру, разглядывая работы Липпи и Поллайоло, ходил на дневные представления и мирно дремал в своей ложе; кормил орешками белок в Ботаническом саду и наблюдал за ужимками обезьянок в клетках. Проводил долгие часы в лавке папаши Танги, перебирая папки с японскими гравюрами, заказывая тюбики ненужной краски. Однажды мадам Танги пригласила его на обед, и он с благодарностью принял это приглашение.
– Ближе к концу месяца, – сказала она, – когда вечера будут теплыми.
Старик Танги широким жестом указал на задний двор своей лавки:
– Мы будем обедать в саду. Как будто бы в деревне.
Анри зашел проведать семейство Дио, от которых узнал, что Сезар Франк попал под омнибус.
– Я знала, что это случится! – заламывала руки Клементина. – Я знала! Он был такой рассеянный. Вместо того чтобы смотреть по сторонам, как всегда, думал о своей музыке…
Анри даже снова возвратился в «Мулен Руж», где Зидлер немедленно подсел к нему за столик и принялся умолять как можно скорее начать работу над афишей.
– Месье Тулуз, ну когда вы сделаете эту афишу? Смотрите, половина столиков пусты.
И вот так проходил день за днем.
Он ездил на фиакрах, пил коньяк, разговаривал и даже смеялся, но делал все это как будто под гипнозом, иногда ему начинало казаться, что он видит самого себя со стороны. Анри также обнаружил, что может запросто обсуждать картины, посмеиваться над студийными сплетнями, думая при этом исключительно о Мари – где она, с кем, чем занимается. Это привносило в его жизнь ощущение нереальности происходящего, и все становилось на свои места лишь когда вечером она возвращалась и он снова сжимал ее в объятиях.
Однажды Мари вернулась домой в особенно восторженном расположении духа и объявила, что ее сестра окончательно излечилась от мучившего ее странного недуга.
– И знаешь, что мы с ней сделали? – продолжала она с наигранной непосредственностью. – Мы пошли в бистро, и видел бы ты, как ей там все обрадовались! К нам за столик подсели знакомые, и мы выпили вместе. Я рассказала им о твоей замечательной студии, ванной и картинах. Они мне не поверили, поэтому я пригласила их в гости. Они придут завтра вечером, и можно будет устроить небольшую вечеринку…
– Не будет никакой вечеринки. И твоим знакомым здесь делать нечего. Я не хочу их видеть.
– И даже мою сестру?
– И даже твою сестру.
По тому, как гневно сверкнули ее глаза, Анри понял, что перемирию наступил конец. Мари ему это еще припомнит.
Но все-таки что-то в его тоне удержало ее от развития данной темы.
– Ну что ж, как хочешь. Я просто подумала, что ты не станешь возражать. Эжен – это любовник Розы – собирался принести свой аккордеон, можно было бы устроить танцы. Но если ты не хочешь…
Вечеринка так и не состоялась, но после этого случая Мари стала приходить домой все позже и позже. Возвращалась мрачная, с обиженно поджатыми губами, принося с собой запах бистро и отголоски визгливых аккордеонных мелодий, звучавших по забегаловкам, где она просиживала целыми днями. В ответ же на его расспросы о том, где была, лишь зло огрызалась:
– Не твое дело. Если ты не хочешь, чтобы мои друзья приходили сюда, то я не обязана перед тобой отчитываться.
Если же Анри не спрашивал ни о чем, она сама начинала донимать его своими откровениями, придуманными специально для того, чтобы вызвать в нем ревность.
– Между прочим, по дороге сюда за мной увязался один господин. Красивый, очень элегантный. Он мне подмигнул. И чего я, дура, с ним не пошла?
Или же заводила разговор о его ногах:
– А как ты их сломал?
– Я же тебе уже рассказывал. Поскользнулся на полу и упал.
– М-да… это потому, что ты был дефективным. Мальчишки
