Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
* * *
Папа плакал; его худощавое тело сотрясалось от рыданий, которые он пытался подавить. Я встал, погасил свет и сел за столик рядом с его кроватью. Вскоре наступила тишина, а потом он сказал:
— Прости. С возрастом сдержать слезы становится труднее.
— Хочешь, я снова включу свет? — спросил я.
— Нет, — сказал он. — Оставь так.
* * *
Когда Саида на той же неделе ушла снова, уже в четвертый раз, я собрал кое-что из своих вещей и, не дожидаясь ее возвращения, уехал на велосипеде сюда. Я знал, что Хамис меня примет. Мой отец помог ему, когда у него были трудности с властями, и я знал, что теперь он поможет мне. Меня поселили в этой комнате, где мы с тобой сейчас разговариваем. Я не думал, что останусь надолго, но у меня не было сил объясняться и выслушивать упреки. На следующее утро Амир пришел ко мне в контору Водного управления и сказал, что Саида просит меня вернуться домой. Я не мог поднять на него глаза и продолжал читать бумаги, лежащие на моем столе, или притворяться, что читаю. Я слышал, как Амир коротко вздохнул, а потом ушел. Ближе к вечеру Саида сама пришла в контору — от нас это было совсем недалеко — и попросила меня вернуться. Я вышел с ней на улицу, потому что боялся расклеиться у всех на виду.
— Я не могу вернуться, — сказал я ей. — Не могу вынести то, что ты делаешь.
Она спросила, где я ночую, и я ответил, что снял комнату у Хамиса. Хозяин с женой живут в другой комнате, у нас общий дворик и умывальня, и мне этого достаточно.
— Пожалуйста, вернись, — сказала Саида.
Я покачал головой, потому что не мог говорить. Она отняла все, там у меня больше ничего не осталось.
На следующий день, когда я пришел с работы, Хамис сказал, что мне принесли корзину. В ней оказались тарелка с кассавой и кусок жареной рыбы. Я съел их на ужин и оставил чистую посуду в лавке перед уходом на работу. Вернувшись вечером, я обнаружил, что Саида забрала пустые тарелки и оставила мне немного риса со шпинатом. После этого она каждый день приносила мне что-нибудь и оставляла в лавке, а позже ее сменил ты. Иногда, если я был дома, Хамис звал меня, чтобы я сам взял корзину, и я выходил и принимал еду со словами благодарности. Всякий раз при виде Саиды меня охватывала такая тоска, что я едва не падал с ног. Я должен был побороться за нее, но у меня не было сил на борьбу с двумя этими бессовестными людьми, которые завладели ее жизнью. Да и хотела ли она, чтобы я попытался ее вернуть? Где-то в тайном уголке души я знал, что она уже отказалась от меня и что еда, которую она приносит мне каждый день, служит искуплением за то, что она сделала, пусть и против своей воли.
Уйдя от нее, я не мог говорить целыми днями. Шли недели, потом месяцы, и меня терзало бесконечное отвращение к себе, которое я не мог выразить. За свою трусость и бесхребетность я заслуживал самого глубокого презрения. Но хотя я ненавидел и презирал этого жалкого слабака точно так же, как и все остальные, я научился с ним жить и отгородился с ним вместе от мира. Мне казалось, что так я сумею примириться со своим поражением, научусь нести его бремя с достоинством. Я не знал, как думать о себе по-другому, как не принимать себя настолько всерьез, как не принимать мир настолько всерьез. Меня преследовали мучительно яркие картины их объятий, и ночь за ночью я убивал его. Я был паршивым псом и чувствовал себя как пес. Я ощущал свое полное и абсолютное бессилие. Ты спрашиваешь, почему я молчал. Но если бы я заговорил, то мог бы только проклинать себя за малодушие и несостоятельность. Моя жизнь опустела, в ней больше не было ни радости, ни цели. Я не мог вынести того, что Саида оставила меня таким образом. После этой утраты все прочее лишилось смысла. Я потерял всякие ориентиры и не знал, куда теперь идти. Мне было стыдно за то, что нам навязали, и за то, что мы не сумели это предотвратить, за то, что я не сумел это предотвратить. У меня не осталось сил ни на что, и, если бы не Хамис и его покойная жена, поначалу я не смог бы даже следить за собой на том минимальном уровне, который необходим человеку, чтобы сохранить хотя бы остатки самоуважения. Не знаю, почему они вообще взяли на себя труд мне помогать, но они это сделали. Их долг перед моим отцом был давно погашен, но они продолжали заботиться обо мне, и моя благодарность к ним бесконечна.
Что касается Амира, у него дальше все пошло как по маслу. Ты лучше меня знаешь, как ему улыбнулась удача и как он сумел воспользоваться этим на сто процентов. Потом он увез тебя в Лондон, и я думал, что мы больше никогда не увидимся. Что же касается Саиды, Хаким долго не мог ею насытиться. То, что было задумано как унижение, обратилось у него в страсть, от которой он не пожелал отказываться. По-моему, он влюбился в Саиду, и, насколько я могу судить, она научилась в какой-то мере отвечать на любовь, которую он к ней испытывал, потому что не оставила его даже после того, как ее брат оказался в безопасности, а потом у них появилась дочь. Люди способны привыкнуть ко многому. Потом, когда я был уже в Куала-Лумпуре, она сообщила мне письмом, что подала на развод, чтобы иметь возможность выйти замуж во второй раз. Это было не обязательно. Я сам сбежал от нее. Думаю, она сделала это просто из вежливости. Не знаю, откуда она взяла мой адрес. В Куала-Лумпуре мне стало намного лучше, но я так и не полюбил никого снова, потому что стыд выжег из меня все жизненные силы. В определенном возрасте ты не понимаешь, как длинна жизнь. Тебе кажется, что для тебя все кончено, однако это не так: перед тобой еще долгий путь. Ты просто не понимаешь, как мало нужно телу, чтобы жить дальше, как оно продолжает жить вопреки тебе.
Я собирался рассказать тебе обо всем много лет, но причины этого намерения долгое время были неправильными. Я хотел, чтобы ты знал, кто
