Русские, или Из дворян в интеллигенты - Станислав Борисович Рассадин
Фонвизинским покровителем на протяжении многих лет был неизменно граф Никита Иванович Панин, человек того рода, о коем мы, обратив это в штамп, говорим: сложный и противоречивый. Можно добавить: сложный ровно в той степени, в какой был сложен мудро-безумный век, разве что высота положения, на которую Панин был вознесен, и личная незаурядность натуры придали его противоречивости особенную раскидистость.
Чт<5 можно выловить о нем из показаний современников? Был отменно ленив — но и отменно деятелен. Сладострастен. Добр — но в своем деле, в политике, не чуждался самых лукавых интриг. Уступчив и гибок — однако этих свойств не хватило бы, чтобы двадцать лет пребывать у кормила правления при государыне, которая его ненавидела и боялась, ненавидя как раз за свойство, уступчивости противоположное. Так, когда она, в начале правления, помышляла сделать супругом Григория Орлова (и любила, конечно, и нуждалась в сильной мужской руке, собственной силы покуда не осознав), именно Панин отрезал: «Государыня может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет править Россиею».
Занимая важнейший пост в государстве, будучи главой дипломатии, все же силен он был в первую голову не этим: еще Елизавета определила его главнейшим наставником, обер-гофмейстером к малолетнему цесаревичу Павлу Петровичу. Участник и заводила дворцового переворота, приведшего к воцарению Екатерины, он тем не менее был сторонником конституционной монархии на шведский манер и, стало быть, постоянным ограничителем самовластия императрицы. Естественно, в этом духе воспитывал и наследника — а что тот, сев на трон, не оправдал надежд воспитателя, не панинская вина. Нрав Павла после долгих лет страха за свою жизнь и ненависти к матери, убившей его отца и узурпировавшей его трон, не мог не стать поистине безумным, но то немалое доброе, что он сделал, ставши царем, нельзя не связать с внушениями Никиты Ивановича.
Как бы то ни было, позже возник слух, что, когда Павел достиг — в 1772 году — совершеннолетия, Панин будто б возглавил заговор с целью свержения его матушки, куда был вовлечен и Фонвизин. Трудно поверить, хоть слух этот передавал не кто иной, как племянник Дениса Ивановича, декабрист Михаил Фонвизин: случись такое, мимо ушей Екатерины это бы не прошло и гнев ее был бы страшен. Но вот что действительно было — и вот откуда, видать, сам по себе слух.
Панин и Фонвизин (а по многому судя, в частности по блестящему стилю, верней переменить иерархию упоминания: Фонвизин и Панин) создали «Рассуждение о непременных государственных законах». По существу — набросок российской конституции. Бог спас, Екатерина о том не дозналась, как не догадалась — уже много позже, — кто был предерзким ее оппонентом, когда…
Но про это надо бы поподробней.
Год 1783-й. Панин отдел уволен — сперва царицей, затем и Господом Богом, прибравшим его аккурат в этом году.
В отставке и Фонвизин. И вот в журнале «Собеседник любителей российского слова» является «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание» (пространность заглавий — в обычае дидактического времени). Вопросы обращены прямо к государыне и таковы, что нельзя их не счесть оскорбительными. Например: «Отчего у нас спорят сильно в таких истинах, кои нигде уже не встречают ни малейшего сумнения?.. Отчего у нас начинаются дела с великим жаром и пылкостию, потом же оставляются, а нередко и совсем забываются?.. Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?»
Екатерина, уж так-то гордящаяся своей реформаторской репутацией, ответит на эти вопросы тут же, рядом с ними, скрывая и не умея скрыть раздражение, пока оно не вырвется вовсе открыто — в ответе на последний вопрос:
«Оттого, что сие не есть дело всякого».
Знай, сверчок!.. Или: «Худо мне жить приходит! Уж и господин Фонвизин учит меня царствовать!» — как будет сказано по иному, хотя и схожему поводу.
Штука, однако, в том, что авторство «Нескольких вопросов…» не было ею угадано (и розыск не производился — отдадим Екатерине должное). Подозревался Иван Иванович Шувалов, фаворит покойной Елизаветы, но чтоб на этакое решился жалкий маленький отставник, литераторишка, панинский выкормыш… Говоря слогом эпохи, сие почиталось за невозможное.
Что ж, тем удивительнее — на первый, во всяком случае, взгляд, — с каким постоянством Екатерина вмешивалась в судьбу Фонвизина. Понятно, что вытолкнула в отставку вослед за Паниным, однако и позже, когда Денис Иванович, угнетенный болезнью и нежданно настигшей бедностью[1], обратится с нижайшей просьбой разрешить издание журнала «Стародум», не замедлит злорадный отказ. Замыслит журнал «Московские сочинения» — то же. Захочет переводить Тацита — и этого нельзя.
За что такая — кажется, бессмысленно затянувшаяся — месть? Ответы возможны разные. Однажды было даже предположено — и не кем-нибудь, а Кондратием Рылеевым, до которого, значит, и такой слух доходил, — что это месть за Простакову. Будто бы Екатерина узнала в ней себя самое.
А что? Во-первых, в литературных нравах эпохи принято было беззастенчиво вводить в сочинения «подлинники», как выражались тогда, «личности», как скажут в пушкинскую эпоху, а по-нашему — прозрачные прототипы. Сама Екатерина высмеивала в комедиях то княгиню Дашкову, то своего любимца, «шпыню», то есть шуга Нарышкина, а Николай Новиков выволакивал на позор — покуда по рукам не огрели — самое «пожилую даму нерусского происхождения», расхищающую казну для бесчисленных любовников. Во-вторых, всмотримся: в «Недоросле» все управляется бабою. Муж к делам не допущен, загнан, забит — а где, господа, Петр III? Неуча Тришку пожаловали в портные, даром что ремесла не знает, — а разве при дворе жалуют не столь же неразборчиво?.. И т. д. и т. п. — вплоть до того, что главный поборник справедливости, коему и суждено в финале комедии обуздать самовластие Простаковой, зовется Правдин. А ведь тогда было в обычае переиначивать подлинные фамилии (так комедиограф Лукин превратит Сумарокова в Самохвалова, да и после, скажем, Булгарин не по той ли колодке будет переделан в Фиглярина и Флюгарина, Надеждин — в Невеждина, Бестужев — в Бесстыдина?). Так и тут. Никита Иванович был в глазах меньшого союзника олицетворением самой правды, вот и взята звуковая схема его фамилии: П—А—ИН, а затем…
