Русские, или Из дворян в интеллигенты - Станислав Борисович Рассадин
Они ровесники. Державин родился в 1743 году. Новиков — в следующем. Фонвизин — то ли в тот же год, то ли годом позже. Радищев чуточку моложе — 1749-й. Эпоха, обходившаяся с ними крутенько (Новиков попадает в крепость, Радищев — в Сибирь, Фонвизин — в опалу), все же, спасибо ей, оказалась уже готовой, чтобы родить их и даже дать им заговорить. Но их немного, они — начало.
А дальше начнется чудо.
Умрет Денис Иванович, и всего через два года (правда, и тут с датой неясность, возможно, и того раньше) родится его преемник в комедии Грибоедов. Еще минет четыре года — явится Пушкин. Еще год — Баратынский. И пойдет, пойдет, пойдет! Три года спустя родится Тютчев, спустя еще шесть — Гоголь, два — Белинский, год — Герцен и Гончаров, два — Лермонтов, три — Сухово-Кобылин и Алексей Толстой, год — Тургенев, три — Достоевский и Некрасов, два — Островский, три — Щедрин, два — Лев Толстой…
Не в счастливой случайности рождений дело (хотя — куда же и без нее?): богатейше одаренные натуры рождаются всегда. Началась, завязалась непрерывная цепь, звено цепляется за звено, не давая ни на год, ни на миг пропадать в нетях русскому духу, и начальное звено — они, Державин, Фонвизин, первые гении российской словесности.
Выходит, Денис Иванович, горько страдавший по причине своей отторженности от дела, может успокоиться? «Слова поэта уже суть его дела», — возразит Пушкин Державину, по привычке своей эпохи ставившему первое ниже второго, и слово действительно превратилось в дело, в сотворение русской литературы. Мало?
Много. Но успокоившимся Фонвизина все-таки трудно представить: не о том мечтал, не на то положил жизнь, не то строил. А то строение, которое он, среди прочих, закладывал, пошло возводиться не по его проекту, вкривь, затем и совсем — на распыл…
СТАРШИЙ УЧИТЕЛЬ,
или РУССКАЯ ИМПЕРАТРИЦА
Екатерина II
Театр есть школа народная, она должна быть непременно под моим надзором, я старший учитель в этой школе…
Екатерина II
У великого драматурга советской эпохи Николая Эрдмана, в интермедиях к любимовскому спектаклю по «Пугачеву» Есенина, не пощажен именитый коллега из XVIII столетия — не великий, зато Великая. Естественно, Екатерина, по насмешливой эрдмановской воле жеманничающая с французским послом Сегюром и ласково помыкающая своим статс-секретарем Храповицким:
«ЕКАТЕРИНА. Ах, граф, вот странное совпадение: и у меня к вам просьба… Давайте послушаем вместе куплеты, которые написал Александр Васильевич к моей новой опере. Сама-то я, как ни странно, стихи писать не умею… Александр Васильевич, возьми мою рукопись и прочти графу мою первую ремарку.
ХРАПОВИЦКИЙ (читает по рукописи). «Действие первое. Явление первое. Театр представляет двор или луг возле дома Локметы; на дворе игрище и пляска. Горе-богатырь, скучая игрищем и пляскою, валяется на траве; потом, воткнув булавку на палку, таскает ею изюм из погреба, сквозь окошко; после чего играет в свайку».
ЕКАТЕРИНА. Свайка — это любимая игра русского поселянина. В нее играют при помощи гвоздя и веревки.
СЕГЮР. Право, просто теряешься, ваше величество, чему удивляться больше? Вашему тонкому знанию законов театра или вашему глубокому знанию русской жизни.
ЕКАТЕРИНА. Что-что, а народ свой я знаю. (Дает знак музыкантам.)
ХОР.
Оставя хлопоты, работы,
Забудем слезы и заботы;
Себя мы станем утешать,
Играть, резвиться и плясать.
ХРАПОВИЦКИЙ. С трепетом жду, ваше величество, вашего художественного совета.
ЕКАТЕРИНА. Я тебе прямо скажу, Александр Васильевич: если бы я умела писать стихи, я бы написала лучше».
И далее в том же роде. Что говорить, небогато для автора «Самоубийцы», так ведь и задача была не из шибко твopческих, не сложнее того, чтобы капустнически скаламбурить, насчет осточертевших начальственных худсоветов и пустить рикошетом стрелу в современных безграмотных правителей, эксплуатирующих рабские, «негритянские» перья. Для того и сгодилась эрзац-мишень, государыня-графоманка, тем паче Екатерина уже давно, во-первых, как страстная дама и, во-вторых, как сочинитель стала добычей насмешников и хулителей. Добычей, как им кажется, легкой.
Это понятно. Во времена, когда столько запретов на критику, неизбежна разнузданность по отношению к ее разрешенным объектам, и неминуемо должно появляться, к примеру, такое: «…Дашкова была достойна престола, а не женщина, историю которой «нельзя читать при дамах», полуграмотная потаскуха, превратившая царский дом в дом публичный…»
Цитирую книгу Александра Лебедева «Грибоедов», но имя подобных бесцеремонному автору — легион: ведь именно массовое сознание, ярче всего проявившееся в анекдотах, лепило и вылепило карикатурный, кичевый образ, всего лишь воспроизведенный автором-литературоведом — правда, и упрощенный им до уровня уличной клички. Потаскуха — и полуграмотная. А как же? Любовников, говорят, выбирала, выглядывая на плацу, у кого из солдат эта штука побольше (вот отчего штаны-то в обтяжку!), а по-русски писала, делая по четыре ошибки в слове из трех букв. Не «еще», а «исчо».
О, легендарное это «исчо», вошедшее в притчу и опять-таки в анекдоты! Самое-то забавное, что это вполне могло быть не легендой, ничуточки не свидетельствуя — в чем и забавность — о какой-то чрезмерной безграмотности, выходящей из ряда вон. То есть — что было, то было: «Сто леть, как я тебя не видала; как хочеш, но очисти горница, как прииду из комедии, чтоб прийти могла, а то ден несносен будет и так ведь грусен проходил; черт Фанвизина к вам привел. Дабро, душечка, он забавнее меня знатно; однако я тебя люблю, а он, кроме себя, никого». Это Екатерина пишет Потемкину, безоглядно жертвуя орфографией (да и знаки-то препинания расставлены после, не ею). Все так. Но…
Лишь бегло напомню, что и много позже туго давалась образованному русскому обществу русская грамота: пушкинская Татьяна, писавшая Онегину по-французски, уж верно, не уступила бы императрице в числе ошибок, возьмись писать на родном языке («она по-русски плохо знала» — не говорить, разумеется, а писать). Да что вымышленная героиня! Перелистайте тома протоколов декабристских допросов: далеко, далеко не последние по просвещенности россияне пишут свои показания, как Бог на душу положит, — или, чтоб не трепать всуе Господне имя, черт сломит ногу в неразберихе падежей и спряжений. А вот и та, что поближе, помянутая Екатерина Романовна Дашкова, «Екатерина Малая», как ее величали, не по знакомству с державной тезкой, не за услуги-заслуги, но по полному праву произведенная в президенты Российской академии, — как с правописанием у нее? Да так же. Императрица хоть иноземка, но и урожденная
