Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
- Знаешь, кому я звонила?
- Догадываюсь.
- Я порвала с ним.
Александру стало не по себе.
- Он кто?
- Обычный мачо.
- Что ты ему сказала?
- Что изменила.
- А он?
- Что убьет.
- Тебя?
- Это не в традиции испанидада. Тебя. Просил твои координаты. Я не дала.
- А надо было. Спустил бы с лестницы.
В ее молчании был скепсис.
- Что?
- С ним лучше не встречаться. На все способен.
- Я тоже.
- Он уже убивал.
- Где?
- В Боливии.
- А здесь что делает?
- Международное право изучает. Официально...
- Так или иначе... Enfin seuls*.
Наверное, акцент - она рассмеялась. Расстегнула джинсы и, выставив колени, взбросилась, чтобы стащить с трусами заодно.
* Наконец одни (фр.)
Момент проникновения разрушил Александра.
Ее бедра пылали. Спрессованные волосы еще не отошли, и эта обманчивая под ними среди них уступчивость. Испанка была переполнена медом. Под исчезающий стон он ощущал, как ему склеивает волосы, заливает его по пояс, с головой. Она молчала, выдыхая кратко, редко. Предварительно познав ее, он кончил не вынимая и ужаснувшись: что я делаю?
Но пути назад не было. Теперь только вперед.
Сознание возвращалось вспышками. Он комкал простыню, спеша догнать по бокам и утирая живот, слепящий влажной ямкой. На него взглянула луна. Бедра ее сияли белизной, пятно волос искрилось, как муравейник - живой чернотой.
Мелькнул локоть, она втянула сквозь зубы воздух.
- Больно?
Она засмеялась.
Ближе к стене линолеум был пыльным. Он бродил, всем телом чувствуя, как белеется оно, тело, сквозь почему-то вдруг безлунный сумрак, передвигался вслепую, как ведомый ее глазами, наблюдающими его наготу, потом вдруг наступил на пупырчатость резины вокруг железа. Подобрав топорик, он не понял, отчего она забилась в угол, выставив колени.
- Холод, - услышал он свой голос. - Нужен холод.
Упираясь, она пригнулась под плоскостью наложенного на затылок металла. Набила шишку. Матрас исчез вдруг, она стукнулась об стену. Он забыл, что за пределами события где-то вдали у них еще есть головы.
Взмокшую свою он потерял.
Било солнце, когда он отпал и ощутил свою небритость. Вернувшись, она опустилась на колени, но не легла, облокотилась о плоскость стены. Простыня измочалилась, он перевалил себя на бок.
- У тебя красивые плечи, - сказал он, любуясь этим вздернутым по-африкански круглым задом.
Она не отвечала, занимаясь чем-то лицом к стене. Поэтесса, что ли? Или молитва? Темный какой-нибудь их ритуал? Своей шариковой ручкой женщина, и отнюдь не Востока, выписывала на затертых обоях столбцы. Наконец ее пятки вдавились в ягодицы - она подвела черту.
- Что это?
- Дни.
- Какие?
- До конца моей визы.
Отпав, он ответил половиной рта:
- Умножь на ночи.
Хлеб зачерствел, потом он кончился. Кофе тоже. Потом и чай. Кончились сигареты. Потом заначки. Потом бычки. Осталась только вода из-под крана.
Нечем стало кончать.
- Так нельзя, - сказала она. - Надо сделать перерыв. Локти он стер до сукровицы. Потом до крови...
Вид был все тот же. Труба теплоцентрали, провалы окон в белесых коробках напротив, совхоз-ное поле с божьей коровкой того, что осталось от часовни - перед этим образом он чувствовал себя, как в фантастическом романе. Возвращение со звезд.
Уже совсем светлое, небо вдруг стало темнеть. Вспыхнул зигзаг молнии бесшумно. В гостиную вошли босые шаги. Завернутая в простыню, она наклонилась в окно.
- Хочешь, выброшусь?
Обнажив ее, он взмахнул простыней над запыленным линолеумом. Гром сотряс этот карточный домик. Волна ливня отхлынула, оставив их на хлюпающей простыне. Пятки ее заскользили у него по спине. Это было, как любоваться резаной раной. Поддерживая ее тяжесть ладонями, он поднялся. Она уцепилась за шею. Нахлесты дождя заливали обоих, огибая проникающий поцелуй. Под языком все рвалось и сводило, когда она вскрикнула, кончив ему в рот. Соскользнув, она сжала коленями его ребра. Чтобы войти, на мгновенье он снял правую руку с ее ягодицы. Она обняла его и запрокинулась. Ливень мял ее груди и струился с волос - бесконечный.
И еще было утро. Застегнувшись с усилием, он приоткрыл - с топором за спиной. Уполномоченный по дому наводил всеобщий ужас рассказами о сыне шофере в Кремлевском гараже. Но для Александра он был гарантом существования.
- Обратно бумага на тебя пришла.
Просунутого в щель рубля уполномоченный не взял.
- Не менее, чем на три шестьдесят две. Все жильцы подписали...
В спальне он объяснил:
- Местный налог. У меня не хватает. Одолев сложность парижского портмоне, он вернулся с листочком из тетради в клеточку. Только глаза от Инеc и остались.
- С милицией требуют выселить. Это серьезно?
Он выдернул, разорвал.
В мусорном ведре под раковиной сдохла мышь. Бедняга не нашла ни крошки.
Она вышла на звон собираемой стеклотары.
- У меня же деньги есть!
Выйдя на солнце, он покачнулся.
В магазине были яйца.
- Пять, - показал он.
- Штук?
- Десятков...
Хохот тряс груди. Опираясь на швабру, беззубо смеялась уборщица.
- Паэйя, - объявила она. - Омлет по-испански...
Он подложил ей подушку. Кофе, сигареты. Глаза засияли снова.
- Можно я поживу здесь?
В буквальном смысле спать в паре он терпеть не мог. Сны в одиночестве были ярче.
Она засмеялась.
- Надолго я не задержусь.
Она приняла душ, оставив обмылок ему на бритье. Окровавившись, он держал скулу под водой.
- Привезу тебе новые лезвия.
За спиной у них бабка не удержалась: "Срам, говорят, творят такой, что прости Господи". Другая плюнула.
Прохожие останавливались и смотрели вслед.
В Москве они вышли из автобуса и спустились в метро. Пассажиры напротив уставились, как по команде.
Инеc поехала дальше, он вышел на станции "Университет" - первый ее советский...
На почте Александру выбросили письмо от бабушки.
"Твоя мать пишет, что завел любовницу, нанял квартиру. Не дело делаешь. Прошу как последнего из рода: опомнись, внучек, и возьмись за ум. Выключат из студентов, что будешь белать?" Даже вложенный червонец не обрадовал, хотя по пути в зону он сообразил, что бабушка в виду имеет предшественницу: до Питера слухи дошли только сейчас.
В кабину вошла сокурсница, брошенная чилийцем. В свое время она так и не добилась от Александра (который не мог тогда с холодным сердцем) ответной оральной услуги. "Смотри, ее отец тебя уничтожит". - "Чей отец?" "Но ты же, говорят, отбил у Иванова его прекрасную полячку?"
При виде Александра Иванов вскочил.
- Где она?
Он сбрил усы, и лица на нем не было.
- Кто?
- Ты не темни. Она жива, по крайней мере?
- Вполне.
- Еще смеется. Надеюсь, ты ее не изнасиловал?
- По обоюдному согласию.
- Ну, друг...
- А что?
- Паника, что. Иностранка пропала. С факультета ходили по комнатам, спрашивали. Вот отчислят, узнаешь, как играть с огнем.
Александр сел.
- Но ты же с Полой - и ничего.
Иванов убрал глаза.
- С пальцем не сравнивай. Пола - соц. И она уже в прошлом.
- То есть?
- Штатника себе нашла. Зубы вставные, но USA. А я, м...к, остался без усов.
- Вырастут. И впереди еще сто стран.
- Если даже Польша такая развитая, то я просто, друг, не знаю. Не вернуться ли в свои пределы? Кстати, и тебе советую.
Александр улыбнулся.
- Я понимаю, у самого итальянка была... - Иванов вздохнул. Апостериори, я на твоем бы месте знаешь, что сделал бы сейчас? Трахнул кого-нибудь из наших. Для равновесия.
- Было б чем.
- Смотри. Главное, во всяком случае, чтоб без любви. А то она ф-фью, ладонью он изобразил взлет самолета. - А ты останешься. Но не таким, как прежде. На краю.
В соответствии со своими установками Александр ответил, что ищет в этой жизни именно и только этого:
- Я всегда на краю.
- Когда-нибудь сорваться можно... Между прочим. Дружок твой экзистенциальный - помнишь, первый курс? Альберт Латузко?
- Ну?
- Приказом по факультету восстановлен. Только теперь с ним дела лучше не иметь.
- Почему?
- Говорят, видели его - держись за стену... В погонах голубых. Метаморфозы, да?
По пути вниз в кабину вскочил знакомый араб. Несмотря на свой дефект висюльку на веке, он пользовался здесь успехом. "Надо было парижанку мне искать в Москве, а не в Париже. Поздравляю". - "О чем ты?"
Веко с висюлькой ему подмигнуло.
"Когда уезжаете?"
Под резонанс центральной зоны Александра повело. Это было на самом оживленном маршруте через университет. Он обогнал колонну и, скрывшись из виду, припал скулой к шлифованному граниту. Холодный пот смочил виски. Он представил над собой всю тяжесть сталинского здания - его стошнило. Но натощак от спазмов в поле зрения моталась только нитка слюны.
- Что с тобой?
За плечо его взяла знакомая с журфака. К груди она прижимала банку венгерского лечо. Сорвав нитку, он вытер пальцы о колонну. Это была рослая блондинка с синими глазами и маленьким ртом. Под белой юбкой, как помнилось ему, все было без затей - пресно, но просто.
