Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
- А это?
Кружева были заношены и местами оборваны. Предыдущая любовь купила ее на толкучке в Литве.
- Утехи фетишиста.
- Я выброшу?
- Выброси.
Лязгнуло мусорное ведро. Вернувшись, Инеc вынула из чемодана пакет, распечатала и стала натягивать хирургические перчатки.
- Что ты собираешься делать?
- Уйди куда-нибудь.
- Куда я уйду?
- Тогда вынеси бутылки.
Он вынес и вернулся на закате - с библиотечным самоучителем французского языка.
Стянув перчатки, Инеc бросила их в ведро.
- Разве не лучше?
Линолеум сиял. На обоях в пустом квадрате остался гвоздик.
- А деревяшка?
- Убрала в сервант.
Он повесил обратно лакированную дощечку с выжженной паяльником березкой.
- Уродство же?
- А пусть висит.
Количество западных вещей его поразило. Дочь миллионера, что ли? Скрестив босые ноги на полированном столике, он наблюдал, как все это заполняет убогий встроенный шкаф.
Однажды в Минске на Круглой площади, где обелиск Победы, разгрузился автобус, полный иностранцев. Издалека Александр наблюдал, как сверстники клянчили у них жевательную резинку. Когда автобус уехал, а попрошайки убежали в парк, он подобрал на месте преступления облатку Made in U.S.A. Он наклеил ее в свой альбом спичечных этикеток - как называлось это извращение? Филуменистикой? Любуясь американской бумажкой, он не мог не думать в то же время о романе "Молодая гвардия". Где есть образ инженера, который стал работать на немецко-фашистских оккупантов. Учительница просила обратить внимание на то, как тонко Фадеев исследует психологию предательства, которое началось задолго до войны - низкопоклонством перед западными мелочами.
Чемоданы опустели. На боках следы содранных отельных наклеек. На ручках болтались бирки Air France - каким-то образом удержавшиеся в ее московских переездах. Инеc их стала обрывать - не поддаваясь, бирки растягивали свои синие резинки.
- Оставь их.
- Почему?
Он и сам не знал, но срыванию авиабирок все в нем воспротивилось. Без них эти легкие на подъем чемоданы приняли бы слишком оседлый вид.
По ту сторону горизонта, видимого из спальни, оказался соснячок столь же душный и вдобавок набитый консервной ржавью.
За щитом с надписью "Зона отдыха" открылось пространство, где загорал весь Спутник.
Из лабиринта тел они выбрались под елочки и в четыре руки расстелили купальную простыню, которая, будучи парижской и лиловой, вступила в вопиющее противоречие с контекстом. Антисанитарного вида водоем внизу был набит людьми, которые стояли плечом к плечу. Вокруг - сплошное лежбище. Со вздохом Александр стал обнажаться. Травмированный в детстве праздничными демонстрациями трудящихся, боялся он толпы. Любой - включая отдыха-ющей. Но это был ход в борьбе за выживание, их вылазка на природу. Есть в это воскресенье было нечего. Она предложила компенсировать витаминами "Е". Которые бесплатно поставляет солнце. Он никогда не слышал о таких, он засмеялся. "Е" как е..?
Купальник на Инеc был в обтяжку. Что вызвало в памяти картинку из "Детской энциклопе-дии":
- Ты мне напоминаешь "Девочку на шаре".
- Все советские мне это говорят и думают, что комплимент. Но, во-первых, Пикассо я не люблю...
- Почему?
- Даже не знаю, что отталкивает, творчество или человек. Но у него много общего с отцом. Кроме своего брадобрея, он только с отцом встречается. Даже свою картину ему подарил. Валялась у нас, пока отец ее не отдал.
- Отдал? Это же миллионы?
Взгляд презрения не удержал его от расспросов:
- Куда, в музей?
- В фонд будущего Испании, - сказала она туманно...
- А Дали?
Этот предлагал построить вдоль дороги к Мадриду сплошной памятник из костей коммунистов. В моей семье имя лучше не произносить. Но мне ближе Дали. Не знаю, почему. Может быть, потому что однолюб. А знаешь, что он женат на русской?
Их накрыла тень. Александр успел перекатиться от смявших полотенце пяток. Крутозадая бетонщица, уводимая в лесок парнями, оглянулась:
- А говорят, мужики на кости не кидаются.
Но в почву не втоптали.
И за то спасибо.
По пути обратно она вскрикнула в тоннеле через насыпь. Он зажал ей уши. Они стояли, пережидая гром электрички. Открыв глаза, она спросила:
- А ты бы мог во Франции?
- Что?
- Жить. Писать?
- Не знаю. Не могу себе представить.
Она нарисовала:
Какой-нибудь бидонвилль "Голуазы" без фильтра и вино.
- Французское, надеюсь?
- Но из пластмассовых бутылей. Такое солнце, как сейчас. И взгляд отчаяния.
- Отчаяния?
- А ностальгия? Все эмигранты впадают, но, говорят, что русские особенно...
Они перешли рязмякшее шоссе, обогнули заборы уцелевших вдоль дороги изб и в зоне тишины стали подниматься через пустырь.
Меж ног Инеc сверкнуло солнце. Окна и двери в спальне и гостиной были распахнуты, но вместо сквозняка квартиру пробивал луч - гигантский, как в войне миров.
- Ты хочешь надеть это платье?
То, что прислала ей мать из Парижа, было не только мини, но и просвечивало от и до - откуда, из-под самой перемычки слипов, не сразу сходящиеся бедра пропускали треугольничек солнца, который резал, как алмаз.
- А что?
- Ничего, - ответил Александр, выступая в крестный путь отсюда к центру Москвы, которая даже в африканский зной отстаивала свой пуританизм. В образцовом городе коммунизма в постоянной готовности добровольная полиция нравов - из климактеричек сталинского закала и предположительно православных их матерей, ну абсолютно озверелых бабок. Инеc демонстриро-вала полную невозмутимость, он же от бессилия перед вербальной агрессией в автобусе, в подземных переходах, в вагоне метро, на эскалаторе, на остановке и в трамвае совершенно изнемог.
Они добрались наконец до лестничной площадки, где исходило просто триумфальной вонью ведро "Для пищевых отходов".
Матраса, на котором простыни, как их ни подсовывай, завинчивались в мокрый жгут, Инеc вдруг стало мало - или чересчур. Во всяком случае, ей захотелось увидеть его друзей. В компанию. Развлечься.
Она прислонилась к стене. Александр сменил свой кулак на каблук, и это возымело - к двери подшлепали босиком.
- Я с дамой.
Замок отщелкнулся, шаги убежали. Выдержав паузу, они вошли в московскую квартиру.
В глицерине линзы старинного телевизора, сцепившись руками, плыли навстречу Никсон и Брежнев - при выключенном звуке транслировалась встреча президента США.
Стены были из книжных корешков - до потолка. Из этой угнетающей библиотеки окно выходило на железнодорожный переезд, дорогу и женское общежитие. Александр взял старинный театральный бинокль. За окнами слонялись пэтэушницы в трусах и лифчиках - эротизированные дефектом стекол.
Инеc нагнулась к фотографиям. "Раввины, его деды..." - "А Мандельштам?" С паспортной карточки в ужасе смотрел ушастый скворец в "бобочке" на молнии и с отложным воротничком. "Не Мандельштам. Его отец в эпоху Большого Террора..."
Перкин появился с женщиной. Мокрые и в халатах, они отпали на диван отчего на старомодных его полках подпрыгнули слоники.
- Это Рая, - представил Перкин. - Рая уезжает.
- Рая умирает, - сказала Рая.
Губы у обоих синие.
- В "Человека-амфибию" играли?
Перкин качнул головой.
- В Сэлинджера.
- Литературу, - сказала Рая, - жизнью проверял.
- Помните, там извращенцы... - Перкин посмотрел на Инеc. - Вы читали The Catcher in the Rye?*
* "Над пропастью во ржи" (в русском переводе).
- Еще в лицее.
- Царскосельском? - усмехнулся Перкин.
- Нет. Дидро.
Под взглядом Перкина Александр испытал гордость.
- Инеc из Парижа.
Рая опомнилась первой - в смысле, что ой, а холодильник пуст!..
В гастрономе "Диета" Перкин впал в патриотизм, настаивая на "Рябиновой горькой". Еще они купили бутылку румынского рислинга, батон, селедочный паштет и зефир в шоколаде.
- Секс с иностранкой, это выход или вход?
- Вход. Но который выход.
- Что ты испытал наутро после первой ночи?
- Ночи? Эта ночь была в неделю...
- А все же?
- Как сквозь стену прошел.
Как бы зная об эффекте априори, Перкин кивнул.
- У них не поперек, конечно?
- Нормально. Вдоль.
- Влагалище и вагина. Сравнительный анализ?
Александр провел по всем параметрам.
- А в целом?
- Живое существо. И даже дышит.
- Нет? Впрочем, соответствует описанию Рабле. А как она... ну, фэр амур?
- Ты спрашиваешь...
В интервью французского певца Перкин вычитал, что парижанки с равным мастерством владеют всеми тремя отверстиями.
- И не говори...
- А кричит?
- Как кошка.
- На пленку б записать...
Даже в тени паштет уже растаял. Они сидели у дома на заградительном барьере.
- План такой, - придумал Перкин. - Звукоизоляция у нас хорошая, поскольку плохая. Вы остаетесь. Вы каждую ведь ночь?
- Естественно.
Он отправил Раю за магнитофоном. Они слушали Высоцкого, и Александр глотал слезы:
