Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
Его подбросило. Сверкнув на солнце, машина скрылась. Мяч еще добегал в одуванчиках.
Мальчик лежал на асфальте.
- Что ты, друг?
Александр опрокинул свою водку. Глядя на него, Инеc взяла пачку, но сигареты кончились. Когда Альберт вышел, она пересела на его стул. Она улыбнулась, он опустил ей на плечо ладонь. Они стукнулись резцами и оказались на ногах. Боковым зрением он видел, как на ходу Альберт срывает с пачки целлофан и каменеет с открытым ртом.
Извне раздался крик.
Как в танго, он повернул испанку и, подхватывая на руки, еще увидел, как неохотно Альберт отвлекается в окно.
- Кажется кого-то сбило...
Но их уже не было.
ЗНОЙ
- Это агент. Что ты смотришь? Информатор, провокатор, шпион... Агент.
- Да?
- Вне всякого сомнения.
С порога я вернулась. Это было перед свиданьем, на котором я рассталась с тем, что называют "невинностью". Крови было мало, разочарования больше, чем удовлетворения - причем, скорее интеллектуального: отныне ты, как все. Но так или иначе: первый мужчина. Еще не состоявшийся, уже подозреваемый в шпионаже. Причем, давно и молча. Первое письмо из Польши мне было вручено во вскрытом виде. Я нашла в этом не просто насилие над личностью, а садизм - потому что читать по-польски он все равно не умел. Цензурой он больше не занимался, хотя из Польши обрушился поток писем и бандеролей, из которых собралась целая библиотечка - от Норвида до Марека Хласко.
- И на кого же он, по-твоему, работает?
Ответил он гениально:
- Это не так уж важно. Чем он здесь занимается?
- Костел реставрирует.
- А живет?
- У его шведских друзей здесь pied-a-terre*.
* Квартирка на случай приезда (фр.)
- Где ты с ним познакомилась?
- В Гданьске.
- Кто он?
- Студент.
- А в Париже как?
- Приехал.
- Так вот - сел на поезд?
- На паром. Он через Швецию. Там у него друзья. Он попросил, чтобы друзья пригласили. Друзья пригласили.
- И его выпустили? Из лагеря социализма? Ты там была, но ничего, как я вижу, не поняла. Возможно, ты даже полагаешь, что все это путешествие из одного мира в другой предпринято ради твоих красивых глаз.
Зная, что за мной признается только интеллект, я не ответила. Униженно молчала.
- Тебе скоро восемнадцать. Как можно быть такой наивной?
- Я не думаю, что он агент. - Я не смогла удержаться от своей маленькой мести. - Ему на все на это наплевать.
- Ах, наплевать? Такой аполитичный. Может, он с Франко той же веры?
Я удержалась и ответила, что он nadist*.
Но это тоже оказалось плохо.
* Нигилист (исп.)
- Все они там такие, - сказал он. - Ни во что не верят. Лучший питательный бульон для вербовки.
- Он не агент, говорю тебе. Обычный парень.
- То есть, ты даже возможность исключаешь? Тогда прекрасно. Иди. Но помни, что на карту своих низменных страстей ты поставила тридцать лет борьбы с фашистской диктатурой.
Збышек вернулся в Польшу. Он написал, что ушел от родителей и живет теперь в Кракове. В его келье жутко холодно. Просил прислать свитер. Я должна была просить деньги даже на метро. На свитер для него я не могла. В ситуации, когда мать десять лет ходила в одном и том же плаще, а отец был вынужден курить "голуаз" и вместо пива в кафе заказывать кофе. Я одолжила у Симон. В последнем своем письме Збышек благодарил, хотя, писал он, свитер оказался на несколько размеров больше.
Когда я вернулась из Москвы на первые каникулы, все мои личные бумаги были снесены в подвал, где их к тому же затопило зимой. Возможности опереться на документы нет, поэтому история первой любви остается еще более туманней, чем тогда, когда, изведав объем своей несвободы в так называемом "свободном мире", я подбирала в Латинском квартале свитер на предмет иллюзии, мечты, кошмара - но только не на реального человека, которому там, на Востоке, было холодно.
Инеc дышала жаром. Рот ее обветрился и вздулся, как апельсиновые дольки. Не найдя застежки, он разорвал в отчаянии, но было поздно - сосок ускользнул.
- Я так хотела, что не могу сейчас.
Через полчаса он пришел к выводу, что это ему не послышалось. Голова ее лежала у него на плече - там, где, как у каждого военнообязанного, у него имелась выемка для приклада. Утопив плечо, он переложил ее головой на подушку, она повернулась к стене. Уснула она в ботинках - с сине-бело-красными ярлычками в швах заношенной замши. Он расшнуровал и снял - благодарно ноги поджались. Он ее укрыл половиной вытертого шерстяного одеяла.
В прихожей все так же стояли ее вещи. Из сумки виднелась скомканная пижама и затрепанное по краям латиноамериканское издание Del sentimento tragico de la vida*.
* "О трагическом ощущении жизни" (исп.)
Альберт отскребал нож.
- Зачем она тебе? - От раковины он не повернулся, но голос его сломался. - Ты же не любишь Запад...
Пряча лицо, он пытался мокрыми руками зажечь спичку. По стакану с водой, который Александр поднес, ударил так, что от стены осколки брызнули. Схватил бутылку, добулькал из горлышка. Закурил.
- У нас был равный шанс.
- Да? У меня и в мыслях не было... Грязи. - Всхлипнув, он ударил по столу. - Прекрасная леди, я думал. Хотя знал уже, знал умом, что под юбкой все они... Прав был Лев Николаич, ох, был прав. Кроме п...ы, нет у них сердца.
- С кулачок.
Альберт побелел.
- Уйди. Убью...
- Сержант! Возьми себя в руки.
- Этим вот ножом. До трех считаю...
- За что?
- За все! Раз. За твой цинизм. Два... Сигареты можешь взять. Два с половиной... - Кулак с ножом взбелел костяшками. - Ну, я тебя прошу... Зачем нам, друг? При иностранке?
Ожидая удара в спину, Александр повернулся.
В спальне он тихо открыл шкаф, вынул туристический топорик, сел на линолеум и привалился к двери.
- Почему ты спишь на полу?
Инеc стояла над ним, одевшись среди ночи.
- Куда ты?
- Мне нужно позвонить.
- Сейчас?
- Ты спи. Скажи только, где найти телефон.
Под дверью гостиной полоска света - Альберт не спал. Они вышли на площадку и в тишине спустились.
Полы плаща разлетались от толчков колен, подошвы шаркали по асфальту: ш-шу, ш-шу. Уже не слышно далее электричек. Невероятно, что столица полумира всего в получасе - такое чувство оторванности на этом астероиде в ночи. Описав петлю вокруг призрачных блочных коробок, они вернулись на исходную улицу Космическую.
- Нет здесь телефонов. Утром из Москвы?
- Сейчас.
На горизонте подмигивали огоньки, но путь к ним через свалку. По обрыву они спустились в зону небытия, куда горожане сбрасывали мусор, а завод - свой железобетонный брак. Александр отпрянул. Кто-то нацепил использованный презерватив на арматурный прут - ржаво-ребристый. Под ногами запрыгали доски над ручьем, в котором струились жуткие водоросли неподвижно и пузыристо. Натоптанная горожанами тропка вывела их на обулыженную дорогу, которая поднима-лась к домам у станции "Подсолнечная". Кабину они увидели на пустыре под телефонным столбом. Каркас двери отворился со скрежетом, но автомат работал. Сквозь проем, окаймленный остатками стекла, он протянул наружу трубку на цепи.
- Дай номер, я наберу.
Сунув руки в карманы, она повернулась в профиль и прищурилась.
Он повесил трубку.
Ночь была безлунная, такая глухая и такая безнадежно русская, что он остановился на булыжниках, как вкопанный, когда она заговорила по-испански. Резко, хрипло. Такой жесткости он в ней не ожидал. Скрежетало битое стекло, на котором ее подошвы искали опору в поединке с невидимым Кинг-Конгом.
Сердце сжалось, когда на дорогу соскользнула ее тень подростка.
Он зажег свет на кухне.
В стол был воткнут нож - и не столовый, а садовый. Простой формы, но длинный и широкий - с оленьим черенком.
- Зачем он это?
Александр оторвался от струи из-под крана.
- От избытка чувств.
Она расстегнула свою клетчатую рубашку навыпуск. Парижский ее лифчик связан был узлом. Это он порвал в отчаянии - не найдя привычной застежки на спине. Она выдернула нож, завела под узел и, как бритвой, разрезала черный нейлон. Соски стояли. Он сделал усилие, чтобы не сглотнуть.
Но в спальне она запахнула рубашку.
- При нем я не смогу.
- А с ним?
Она засмеялась.
Но свет в гостиной освещал отсутствие. Перед уходом Альберт швырнул на пол белые одежды - парусиновые штаны и рубашку. Александр втянул штору, закрыл окно и выключил свет.
Его встретил огонек сигареты.
- Слинял.
- Куда?
- Отсюда и в вечность.
Она засмеялась.
- Я думала, вы друзья.
- Как говорит твой Унамуно, все кончается не только в этом мире, но, может быть, и в том.
Он был уже голый. Он лег. Она положила подушку и села.
- Знаешь, кому я звонила?
- Догадываюсь.
- Я порвала с ним.
Александру стало не по себе.
- Он кто?
- Обычный мачо.
- Что ты ему сказала?
- Что изменила.
- А он?
- Что убьет.
- Тебя?
- Это не в традиции испанидада. Тебя. Просил твои координаты. Я не дала.
