Почтальонша - Франческа Джанноне
– Анна Аллавена, – сказала она. – У вас тут просто чудесно, – добавила она с широкой улыбкой.
Бруно приветливо улыбнулся ей в ответ, а затем спросил:
– Что ищете?
– Нам сказали, что у вас есть старая школьная доска… – пояснил Антонио. – Мы как раз ищем такую.
– Вам сказали правду, – отозвался Бруно. – Идемте, – сказал он и пошел вперед.
Он привел их в соседнюю комнату, где среди шкафов и секретеров, возле пресса, плуга и мраморной раковины, стояла доска в массивной деревянной раме.
– Вот, – сказал мужчина, выпустив облако дыма.
Анна наклонилась, чтобы рассмотреть ее получше, погладила гладкую матовую поверхность.
– Ну как? Вроде подходит, да? – спросил Антонио, присаживаясь рядом на корточки.
– Она идеальна! – ответила Анна. Потом повернулась к Бруно. – Берем!
Антонио достал из багажника бечевку, и они привязали доску к крыше, несколько раз пропустив веревку внутри машины через открытые окна. Бруно с любопытством наблюдал за ними, прислонившись к косяку и скрестив руки. Время от времени он подносил трубку ко рту и глубоко затягивался.
– С той стороны не сползает? – спросил Антонио, оглядев крышу.
– Вроде нет, – ответила Анна и на всякий случай потянула веревку на себя.
Они сели в машину и едва успели выехать с проселочной дороги на главную, как услышали глухой удар.
Оба одновременно обернулись и увидели доску посреди дороги.
Антонио широко раскрыл глаза. Потом взглянул на Анну.
– Ты же завязала узел? – спросил он.
– Какой узел?
Они смотрели друг на друга несколько секунд, а потом расхохотались. Анна продолжала содрогаться от смеха даже тогда, когда Антонио открыл дверцу и попытался водрузить доску обратно на крышу.
– Ну хватит, давай помогай, – весело сказал он. Но заливистый, хрустальный смех Анны продолжал отдаваться эхом среди олив и распространяться вокруг, словно пыльца в воздухе. И она поняла, что первый раз по-настоящему смеется после смерти Карло. Первый без чувства вины, без вопросов к себе, можно ли смеяться после того, как потеряла любовь всей жизни.
Приехав в Ла-Пьетру, они прибили доску к стене длинными толстыми гвоздями. У противоположной стены теперь стоял просторный книжный шкаф; еще две недели назад он вмещал архив накладных маслодельни.
«Найду другое место для этих папок, не волнуйся», – сказал ей Антонио, даря его. Первые две полки уже были заняты школьными книгами Роберто, начиная с тех, по которым он учился в начальных классах. Скоро тут будут и парты, и стулья. Вот тогда это и правда станет похоже на настоящий класс, подумала Анна. Джиджетто, столяр, предложил ей отличную цену на десять парт, десять стульев и даже двухъярусные кровати, которые она поставит наверху.
– Не переживай, почтальонша. К концу лета все будет готово, – заверил он ее. – Если тебе еще и матрасы нужны, могу отправить тебя к своему другу. Скажу, чтобы обошелся с тобой по-людски.
– Кажется, мы заслужили по чашечке кофе, как думаешь? – сказал Антонио.
– Однозначно заслужили! – ответила Анна.
На площади не было ни души: казалось, в это утро все разом испарились из-за невыносимой жары. Внутри бара «Кастелло» тоже было пусто. Нандо вытирал бокалы полотенцем, а радиоприемник на стойке передавал «Спасибо за цветы» Ниллы Пицци – песню, в этом году победившую на первом фестивале итальянской песни в Сан-Ремо.
Нандо поставил перед ними две чашечки.
– Если позволите… – сказал он немного неуверенно. – Я предложу вам этот миндальный сироп вместо сахара. – И, не дожидаясь ответа, он взял бутылку и плеснул несколько капель в дымящиеся чашки. – Моя жена только вчера сделала, очень вкусный… За счет заведения, конечно же!
Антонио отпил глоток кофе.
– Нандо, это же восхитительно! Передай мои комплименты супруге.
Тот кивнул, весь сияя от гордости.
Анна же собиралась сказать, что для нее это слишком сладко, но тут Антонио начал тихонько подпевать Нилле Пицци:
– У этих роз прекрасных на стеблях есть колючки – то грусть воспоминаний о людях, нас любивших… Но только эти книги давным-давно закрыты…
Анна замерла с чашкой в руке, глядя на губы Антонио, которые тихо шевелились, шепча слова песни. И в этот самый миг она почувствовала какой-то трепет прямо там, где находится сердце.
– Что такое? – спросил Антонио с улыбкой, заметив, что она на него смотрит.
Анна тут же отвела взгляд.
– Ничего, – поспешно ответила она, чувствуя, как вспыхнули ее щеки.
И допила последний глоток кофе.
* * *
22 августа на винограднике Греко начался сбор урожая 1951 года.
В пять утра Даниэле подъехал к дому Роберто и стал тренькать велосипедным звонком.
– Не хочу, чтобы ты шел пешком в такую рань. В это время еще темно. Я заеду за тобой, так будет лучше, – сказал он накануне.
Когда полусонный Роберто открыл дверь, Даниэле, сияя, поприветствовал его и усадил на раму велосипеда.
– Тебе видно дорогу, ты уверен? – спросил Роберто, усевшись.
– Видно, видно.
Стоило Роберто слегка пошевелиться, как велосипед вилял вправо или влево.
– Ой-ой-ой! – испуганно вскрикивал он, цепляясь за раму.
– Эй, сиди смирно! – посмеивался Даниэле.
Работники начали прибывать группами: кто пешком, кто на велосипедах, кто на повозках, запряженных ослами. Минуло шесть, и солнце наконец показалось между рядами лоз. Работники рассредоточились по винограднику и с усердием принялись за работу, срезая спелые гроздья ножницами и отправляя их в стоящие на земле корзины.
Даниэле схватил две пары садовых ножниц и протянул одну Роберто.
– Пойдем со мной, – сказал он, положив руку ему на плечо, и повел в самую гущу лоз.
В те редкие случаи, когда Карло брал его, ребенка, посмотреть на сбор винограда, Роберто ни разу не видел, чтобы отец общался с работниками и тем более делал то же, что и они. Он брал сына за руку и расхаживал между рядами и среди наполненных гроздьями корзин, следя за тем, чтобы все шло как надо. Только однажды он разрешил Роберто залезть в чан и давить ягоды босыми ногами вместе с другими детьми.
– Смотри на меня. Делай как я, – сказал Даниэле, ловко срезая грозди.
Было очевидно, что Даниэле во время сбора урожая, да и не только тогда, трудился наравне с остальными работниками, не жалея себя. Роберто не взялся бы сказать, какой подход ему ближе – доброжелательная, но отстраненная манера отца или простота Даниэле. Он надеялся, что со временем сам разберется.
Внезапно один из работников в соседнем ряду запел, и его высокий и чистый голос разлился в воздухе:
– Цветов всех краше в мире…
Все остальные подхватили хором:
– Цвет жгучего перца…
– Колодцы пересохли, все пересохли…
– Моя любовь, бедняжка, от жажды помирает…
Затем первый певец один затянул начало второго куплета:
– Остался я младенцем без мамы, без мамы…
И другие подхватили:
– Запомнил только груди, запомнил я груди… И каждую девчонку я мамой называю…
Они так и пели до девяти утра, когда Даниэле объявил перерыв.
– Жуть как есть хочется… – проворчал Роберто, потирая живот.
– Пойдем на винодельню, возьмем вина на всех, – сказал Даниэле. – А потом и сами поедим.
Они вернулись с двумя бутылями «Дона Карло», которые работники передавали из рук в руки, делая большие глотки.
Даниэле и Роберто протиснулись в одну из многочисленных групп, расположившихся на земле для трапезы. Парень, примерно ровесник Роберто, слегка размочил в воде две лепешки-фризеллы, выдавил на
