Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
На прощанье я тебя поцеловала.
Уверена, ты ничего этого не помнишь. Надеюсь, что не помнишь.
Дальше мое падение продолжилось. Время тянулось и растягивалось, будто резинка. Вещества размягчили мой мозг, я была ни на что не способна. Следующие шесть лет я жила в коммунах хиппи, каталась в разрисованных автобусах или автостопом. Чаще всего я даже не понимала, где нахожусь. Я добралась и до Сан-Франциско, самого сердца всего этого. Секс, наркотики, рок-н-ролл. Джими в «Филлморе». Джоан и Боб в «Авалоне»[18]. Больше я особо ничего не помню… Пока однажды в 1970-м, когда мы ехали на очередную демонстрацию, я не взглянула в грязное окно и не увидела башню Спейс-Нидл.
А ведь я даже не подозревала, что мы не в Калифорнии. «Погодите, – закричала я, – у меня дочка тут живет!» Мы остановились у дома моей матери, и я знала, что мне лучше не выходить из машины, тебе отлично живется и без меня. Но под кайфом о таком не думаешь.
Я вывалилась из фургончика, а вместе со мной – и клубы дыма. Они окутывали меня и словно защищали. Я подошла к двери и решительно постучала. Я изо всех сил старалась удержаться на ногах, но получалось убого, и я рассмеялась.
3 сентября 2010, 18:15
Пи-ип!
Писк выдернул Дороти из воспоминаний и вернул в настоящее. Рассказ так поглотил ее, что она не сразу пришла в себя. Палату заполнил сигнал тревоги, и Дороти вскочила.
– Помогите! – закричала она. – Пожалуйста, кто-нибудь! На помощь! У нее сердце сейчас остановится! Быстрее! Пожалуйста! Спасите мою дочь!
Вокруг меня – чудесный яркий свет. Я словно внутри звезды. Рядом я слышу дыхание Кейти. В ночном воздухе пахнет лавандой.
– Она там… здесь, – говорю я, зачарованная самой мыслью, что моя мать меня навестила.
Я вслушиваюсь в ее голос, стараясь понять смысл слов. Что-то про фотографию, а потом «керрида». Какая-то бессмыслица. Да и вообще все это – сплошь неразбериха. Звуки и молчание вперемешку. Голос – одновременно забытый и навеки въевшийся в мою душу.
А дальше я услышала еще что-то. Шум, который совершенно не вязался с этим прекрасным местом. Писк.
Нет, вой. Гул самолета высоко в небе… или писк комара над ухом. Топот. Шарканье подошв по полу. Хлопанье дверей.
Но дверей-то здесь нет. Или есть?
Может, и есть.
Значит, это сигнал тревоги сработал.
– Кейти?
Я повернула голову, обнаружила, что рядом никого нет, и задрожала от внезапного холода. Что стряслось-то? Что-то изменилось…
Я сосредоточилась, пытаясь увидеть себя настоящую, – я же знаю, что лежу в больничной палате, прикованная к аппаратам жизнеобеспечения. На стенах вокруг обозначилась сеточка. Звукоизоляционная решетка. Белый потолок в серую крапинку, грубый, словно из пемзы или старого бетона.
И неожиданно я возвращаюсь в собственное тело. Я лежу на узкой койке с металлическими поручнями. Они извиваются, точно угри, и серебристо поблескивают. Рядом со мной моя мать. Она выкрикивает что-то про дочь – то есть про меня – и вскакивает на ноги. В палату вбегают медсестры и доктора.
Они отталкивают мать в сторону, аппараты стихают и точно в ожидании смотрят на меня, напряженные, похожие на людей. Они перешептываются, но их слов я не слышу. Зеленая полоса прорезает черное квадратное лицо, оно улыбается, хмурится и пищит. Возле меня что-то ухает и стучит.
Грудь взрывается болью, такой внезапной, что я даже Кейт не успеваю позвать.
А после зеленая полоса вытягивается в ровную нитку.
Глава двадцать третья
3 сентября 2010, 18:26
– Она умерла. Почему мы еще тут?
Мара повернулась к Пэкстону. Тот сидел на полу, скрестив ноги. Рядом выросла разноцветная кучка оберток – из-под печенья, пирожных, чипсов, шоколадок. Он скупил все, что имелось в автоматах возле лифта, и то и дело отправлял Мару к отцу за деньгами.
Мара нахмурилась.
– Ну чего ты так смотришь? По телику когда у кого-то остановка сердца, это значит, что кино кончилось. Твой отец прислал тебе сообщение минут десять назад – написал, что сердце у нее остановилось. А потом их врач вызвал. Она трупак, это очевидно.
В одну секунду Мара увидела его. Словно в захудалом театре, который в темноте казался волшебным местом, вдруг включили свет. Она увидела его бледную кожу, и проколотые брови, и черные ногти, и грязную шею.
Мара вскочила, едва не упав, выпрямилась и бросилась в палату. Она вбежала туда, когда доктор Беван говорил:
– Состояние стабильное. Мозг функционирует, но пока она не выйдет из комы, ничего конкретного сказать нельзя. – Он помолчал. – Если она выйдет из комы.
Мара вжалась в стену. Бабушка и отец стояли возле врача, а Дороти замерла чуть поодаль – руки крепко сцеплены, губы сжаты.
– Завтра мы соберем консилиум и оценим ее состояние. Отключим ее от аппарата искусственной вентиляции легких и посмотрим.
– А она не умрет, когда вы ее отключите? – Мара сама удивилась, что заговорила.
Все посмотрели на нее.
– Иди сюда, – поманил ее отец, и Мара наконец поняла, почему он решил не везти в больницу мальчишек.
Она робко шагнула к нему. Они так долго были на ножах, что искать у него утешения казалось странным, и все же когда Джонни протянул руку, Мара прильнула к нему, и на миг все ужасные годы словно исчезли.
– Сказать по правде, мы не знаем, – ответил доктор Беван, – травмы мозга непредсказуемы. Возможно, она придет в себя и будет дышать самостоятельно, а возможно, дышать она будет, но не очнется. Или не сможет дышать самостоятельно. Когда ее снимут с препаратов и температура тела восстановится, мы более объективно оценим состояние ее мозга. – Врач переводил взгляд с одного лица на другое. – Как вы знаете, состояние у нее было нестабильным. Сердце несколько раз останавливалось. Это не уменьшает ее шансов выжить, но вызывает беспокойство. – Он закрыл блокнот. – Предлагаю встретиться завтра и оценить ситуацию.
Мара посмотрела на отца:
– Может, я ей айпод привезу? Тот, который мама подарила. Если включить ей музыку… – Она запнулась.
Надежда – штука опасная. Хрупкая и призрачная, она плохо приживается в мире произнесенных вслух слов.
– Узнаю мою девочку. – Джонни сжал ее плечо, и Мара вдруг вспомнила то чувство защищенности, которым наполняло ее присутствие отца.
– Помнишь, как они танцевали под «Королева танцует»? – Мара с трудом улыбнулась. – Столько радости было…
– Помню. – У Джонни будто горло перехватило.
Мара знала, что
