Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Кира однажды поделилась с бывшим мужем своими мыслями, но Димочка очень странно на неё посмотрел, почмокал губами, как старичок, сказал зачем-то, что от таких идей попахивает нацизмом. Глупый трусливый Димочка. До сих пор любит её. Кира всегда ощущала дымный угольный привкус во рту, когда вспоминала о муже, – будто пережёвывая их давние разговоры, она перетирала зубами до обгорелых головешек всё то хорошее, что их связывало, и оставалось лишь послевкусие раздражения и досады на себя саму, что так и не появился в её жизни мужчина, по-настоящему достойный её.
Марина подошла к лотку с сувенирами, и Кира заметила то, чего и ожидала все эти дни: непривычный, целлулоидный блеск её глаз, загоревшихся сразу, как только она взяла брошку в руки. Значит, сбой произойдёт сегодня. Сейчас.
Спрятавшись за стойку продавца варёной кукурузы, Кира осторожно наблюдала, как едва подрагивают Маринины руки, как трепещут её ресницы – точно соринки попали сразу в оба глаза, как стали бетонными от напряжения губы и окаменевшие ноздри с ювелирной осторожностью втягивают воздух. Сейчас Марина вскинет голову и суетливо начнёт щупать взглядом толпу в поисках Киры. И не найдёт её.
Кира сделала полшага назад, чтобы стойка скрыла её целиком. Надо подождать чуть-чуть. Всё решится само собой.
Марина вдруг вспорхнула от сувенирного лотка, вырвалась, как птица из силков, заметалась в толпе. В таком состоянии, поднявшись к перрону, она и под поезд может прыгнуть. Кире вдруг стало немного жаль её, ведь такой глупой смерти она и правда не заслужила. Другую, совсем другую смерть заслужила, да, но не такую цинично-грязную, бесстыдную, анатомически безобразную, обшаренную сотней жадных до любопытства и чужой беды людских глаз. Какую – она ещё успеет придумать, но не сейчас, после… Выскользнув из своего укрытия, Кира нырнула в людской поток, заторопилась, бесцеремонно раздвигая прохожих локтями и вытягивая голову в поисках узкой фигурки Марины. И уже почти нагнав её, в тот самый миг, когда рука потянулась схватить за хлястик плаща, Кира едва успела отскочить и остаться незамеченной – так резко и внезапно Марина обернулась и зашагала прочь от вокзала, рыская голодными глазами по лоткам и киоскам, по равнодушным лицам встречных людей и неживым, холодным буквам с рекламных щитков.
Кира тысячи раз спрашивала себя, что может чувствовать Марина в такие моменты, с чем можно сравнить её гон. Но ничего, кроме ненависти к собственному отцу, не всплывало в памяти, и в голове полоскался лишь один эпизод – когда он, пьяный, упал во дворе головой в большой ушат с замоченным бельём, и маленькая Кира была рядом, шагах в пяти от него, а мать истошно орала из чердачного окна: «Скорее! Вытащи его!» Она прекрасно помнила оцепенение, спеленавшее ей руки, и невозможность сделать шаг к отцу, и ватный язык, забивший весь рот при попытке кричать, – это уже потом, когда мать слетела по лестнице во двор, толчком отпихнула отца и от всей души отлупила Киру мокрой простынёй. Вот эта самая невозможность совершить движение была очень понятна ей и стояла на одной ступеньке с Марининой невозможностью движение не делать. Просто полярность разная, а природа в обоих случаях одинаковая – сильнейшее, удушающее чувство, заставляющее беспрекословно себе подчиниться.
От гадких, муторных воспоминаний Киру отвлёк детский плач. Она увидела белый кулёк с младенцем на руках у Марины, и – яркой вспышкой – невероятное счастье, полоснувшее её бледное лицо. Такое счастье Кире ещё не удавалось подсмотреть. Вмиг перекатившийся от щеки до щеки румянец и огненное пламя в глазах, рифмующееся с рыжей встрёпанной копной волос, и вся фигура, вытянувшаяся и, казалось, сделавшаяся ви́днее, крупнее, – всё говорило о том, что ожидаемое наконец свершилось и то, что сидело в Марине, выплеснулось, выплюнулось наружу, освободило её. И лёгкая, крылатая, она понеслась по улице, прижимая орущего ребёнка к груди, не видя ничего вокруг и совсем не разбирая дороги.
Кира молча стояла возле аптеки, провожая Марину взглядом, пока та не скрылась за поворотом. В ту же минуту рядом отчаянно заголосила беспечная мать, и к ней, точно канцелярские скрепки к магниту, мигом притянулись сочувствующие зеваки.
Кто-то сказал: «Это была рыжая девица», и сердобольная толпа тут же закудахтала: «это цыгане», «их целая банда», «продажа детей за границу», «торговля органами». От этих слов бедной мамочке сделалась совсем худо. Кира хмыкнула. По головам пронеслось: «Куда, куда она убежала?!» Получалось, никто ничего и не видел. Полицейский газик, появившийся ниоткуда в рекордные десять минут, долго влезал на тротуар, с крёхом парковался, виляя задом, а когда два низеньких щекастых человека в форме подошли к зарёванной мамаше, Кира уверенно направилась к ним.
Толпа тут же расступилась перед ней, как если бы она была порченной, прокажённой, молодая мать мгновенно затихла, а оба лейтенантика разом повернулись в её сторону, недобро зыркнув одинаковыми круглыми глазками, как если бы это она и была воровкой.
Кира догадывалась, что ещё некоторое время, около получаса, Марина будет отсиживаться с ребёнком где-нибудь – в туалете кафе или вестибюле гостиницы, и счастливая звезда сохранит её невидимой и неслышимой, как радистку Кэт с младенцами за крышкой люка, а потом кризис стихнет, рассеются чары, и она побредёт домой, по нюху определяя путь, опустошённая и совершенно беззащитная.
– Вы найдёте её на Калининградском проспекте, на выезде из города в сторону Отрадного.
И, прежде чем её успели расспросить, Кира растворилась в воздухе, точно и не было её, исчезла, выпарилась, как забытый в котелке суп, чтобы так же, как и Марина, наматывать круги по шумному центру Светлогорска, отворачиваясь от колких взглядов прохожих, а через пару часов появиться у местного отделения полиции, заглянуть в немытое окно первого этажа и удостовериться, что добыча поймана.
20
Большой серебристый чемодан стоял на табурете, жадно разинув пасть с
