Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Что ж, почти готово. Надо дождаться Марину и поторопить её со сборами. Логинов сел на край дивана, взглянул на аккуратно уложенные вещи. Он сделает всё, чтобы этот отпуск был счастливым – и он непременно будет счастливым, просто обязан быть. Марина, его любимая, свет и жизнь, его Мышка, начнёт улыбаться, сблизится с ним, оттает, снова станет ручной. И статьи он закончит, непременно закончит. Всё будет хорошо.
Логинов подумал, что надо бы найти пляжное полотенце – неизвестно, выдают ли их в отеле. Может, стоит ещё что-то взять? Он прошёл в Маринину спальню, совсем недавно бывшую их общей, открыл ящик огромного комода с бельём. И тут краем глаза заметил что-то, блеснувшее металлом в скупом солнечном луче.
Он ещё не успел понять, что это, а в висках уже бешено заколотилось, завертелось трещоткой в груди, а у корня языка стало горько.
Логинов замер с полотенцем в руке, не решаясь подойти ближе, а мозг, циничный и злой, уже проигрывал историю за историей, не давая ни малейшего спасительного шанса поверить, что это всё иллюзия, обман:
…на прикроватном столике, рядом с баночкой снотворного, лежала шляпная булавка – та самая, старинная, с паучком в пузырчатом стеклянном шаре…
…И в голове закружил воронкой сухой вихрь, а сердце упало куда-то в пол, провалилось, утекло через пятки в щели паркета.
Не может быть! Потому что не может быть никогда!
Но голос внутри уже орал во всю мощь: «Ты идиот! Твоя жена клептоманка. Украсть эту вещь она могла лишь одним способом – побывав у НЕГО дома. Только так и никак иначе».
Бросив полотенце на пол, Логинов подошёл к столику, осторожно взял булавку двумя пальцами. Как странно. И смешно. Марина, возможно, и не помнит, откуда у неё эта вещь. Взяла, как брала многие мелочи в чужих домах, не отдавая себе отчёта.
В чужих домах…
Логинов сжал булавку в ладони, почувствовал острую сладкую боль от заточенного наконечника и вспомнил, как ОН говорил, что булавка всегда лежит у него на прикроватной тумбочке, головка-шар с паучком направлена к изголовью кровати, что-то вроде успокоительного ритуала, заведённого ещё в первые дни острого кризиса…
Возможно ли? Марина и Мосс?
Его Марина и… его Мосс?
Логинов выскочил из дома, всё ещё сжимая булавку в руке, всаживая её до крови в ладонь, не чувствуя боли – только загрудинную тоску, злую, волчью, обжигающую. Нет, это наваждение, ерунда какая-то! Или он слепец? Его хрупкое счастье, выпестованное и выстроенное до мельчайших деталей, солнечное, согревающее, единственное, что питало его истрёпанную и нужную только ему одному жизнь, ухнуло разом в бездонную скважину, и что, что, что теперь делать? Что?!
Логинов заорал, с силой ударив ногой по подвернувшемуся некстати низенькому дворовому фонарю, и тот сочувственно кивнул, чуть наклонив стеклянную ягодную башку.
Что же ты наделала, Мышка?! Что же ты наделала!!!
Рядом стояла бочка с дождевой водой, он подошёл, бесконечные секунды смотрел на своё уродливое дрожащее отражение в бурой воде, затем быстро окунул голову в бочку – целиком, по шею. Тонким папиросным дымком взвилась вверх туча мелкой мошкары. Логинов вскинул мокрую гриву, захрипел, откашлялся и бросился прочь, оставив калитку удивлённо разинутой.
В сумраке беспорядочных мыслей он добрёл до залива. Балтийский ветер, неуютный и колкий даже в тёплые дни, теребил мокрые волосы, трогал череп ледяной, остро заточенной гребёнкой. Море казалось серо-бирюзовым, прозрачным. Как глаза Марины. Вдали виднелся пляж с рулончиками переодевалок и кривенькими тонконогими грибками. Начинающийся дождь гнал отдыхающих прочь, заставлял их прятаться под хлипкие зонты, чьи балетные ключицы с такой будничной мясницкой хваткой выворачивал усиливающийся ветер-остеопат. Только здесь, на сером пляжном изгибе, Логинов наконец разжал пальцы, и булавка упала в сырую крупку прибрежного песка, утонув в нём по самую бусину. К стеклянным пузырькам вокруг паучка дождь тут же щедро добавил свой водяной бисер. Логинов вспомнил, что Мосс рассказывал ему, как много лет назад, в детстве, на берегу, он точно так же выпустил из ладони мёртвую бабочку и как потом вывернулась наизнанку вся его жизнь. Не ирония ли, судьба вновь и вновь проводит свои параллели между ним и Моссом!
Где-то плакали чайки – непонятно где, ведь в небе их не было видно. Или это выл в его голове неопознанный кто-то? Тот, чьи голоса Логинов жадно давил, как пузыри на упаковочном полиэтилене, а этот вой остался нетронутым, спрятался от него и теперь вот сводит с ума, выедает изнутри. И в такт ему Логинов завыл, схватившись за волосы.
Прочь, прочь с залива! Он развернулся и зашагал к дому. Ветер трогал его лицо мокрыми холодными пальцами, щупал шею под воротником, сыпал песок в глаза. Чайки и не думали умолкать, их галдёж надрывно звенел в темени. Логинов ускорил шаг. Прохожие, попадавшиеся ему навстречу, шли сгорбившись, ветер рвал их куцые куртки и кофты, срывал кепки и макал их в лужи, как оладьи в варенье. Дождь припустил, когда Логинов был уже на крыльце. Постояв немного в прихожей, он схватил висевшие на крючке у двери ключи от машины, быстро спустился в гараж и, как был, мокрый и взъерошенный, вжался в автомобильное кресло. До Калининграда по шоссе минут тридцать, по городу до дома Мосса ещё пятнадцать. Он включил зажигание и рванул с места, задев антенной челюсть поднимающейся гаражной двери.
Вой в голове не стихал. Логинов гнал и гнал автомобиль, едва разбирая дорогу и не обращая внимания на гудки водителей, которых он подрезал. Уже у въезда в город он чуть было не влетел в дорожное заграждение, не заметив знака «Ремонт дороги». Машину занесло, Логинов ударил по тормозам и, проскользив по бровке метров тридцать, с трудом сумел выровнять руль и вернуться на шоссе. Он снова нажал на газ. Автомобиль надрывно взвизгнул и с трудом начал набирать скорость. Асфальт сопротивлялся, по-кошачьи выгибал спину, стелясь наждаком и путая ленты полос. Логинов с остервенением давил и давил на педаль и лишь когда несколько обогнавших его водителей подали сигналы, усиленно мигая фарами и делая неопределённые жесты руками, почувствовал, что машину уводит куда-то
