Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Проехав ещё немного на чавкающей покрышке, он вышел из машины и устало привалился к капоту. Силы, казалось, вытекли из него, как молоко из прохудившегося бидона. Дождь только собирался пролиться из сизого небесного брюха, и первые редкие капли с торжественным гулом отстукивали на стекле барабанное соло. Логинов со злостью пнул сдувшееся колесо. Запаски не было. Ну и шут с ней!
Он побрёл вдоль по шоссе, вливавшегося в широкий проспект, полный суетливых машин и длинных, похожих на амбары магазинов. Мозг, немного успокоившись, впрыскивал аптечными дозами утешительный наркотик: «А может, всё-таки это ошибка? Ошибка? Ошибка?» Но где-то под диафрагмой билось: «Всё так, так, так».
«Как же мне жить теперь с этим, Мышка? И как тебе жить? А ему?»
«И надо ли?»
Логинов шёл и шёл, не останавливаясь, даже не прогоняя ядовитые мысли. Минут через сорок показалась леденцовая маковка церкви. От ритма бешеного гона сердце начало колоть, и Логинов понял, что если не остановится передохнуть хотя бы на минуту, то просто умрёт. Он привалился к церковной ограде, тяжело дыша, растёр ладонью грудь под рубашкой и взглянул на церквушку. Белые ровные стены, узкие решётчатые окна в русском стиле, вечные попрошайки у входа – одноцветно-серые, взъерошенные. Логинов вынул из кармана мелкую монету, и к самому его носу тут же вспорхнула грязная пятерня. «Хра-а-ани-госпо-о-одь!» – просипел на одной протяжной ноте худой небритый мужичонка, благодарственно дыхнув на него перегаром. Логинов, не ответив, остановился у щербатых ступеней и с минуту стоял, не понимая, зачем он сюда завернул и что ему нужно. Дождь, деликатно доведя его до церкви, в мгновение стих, будто уже выполнил свою дневную норму. Массивная дверь непрерывно открывалась, выпуская верующих. Выходя, они поворачивались спиной к Логинову и лицом к церкви и крестились – кто мелко и суетно, кто с поклоном в пояс.
«Что теперь?» – подумал Логинов, и тупая ноющая боль вновь завела свой скрипучий маховик. Кто-то из прихожан случайно задел его плечом, он покачнулся и почувствовал, как огромная божья проходная всосала его целиком, поддав под зад тяжёлой шишкастой дверной ручкой.
Логинов бродил вдоль церковных стен, вглядываясь в лица святых и пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос, но святые были равнодушны к непонятному им, такому земному горю. Золочёные рамы икон, пустые глазницы прогоревших лампад и подрагивающие огоньки тоненьких, как солома, свечек – всё казалось Логинову чужим, далёким от него, и захотелось немедленно выйти. От этого ему стало ещё гаже на душе. Нет, нет успокоения. Нигде.
Батюшка, подобрав полы длинной рясы, прошёл к алтарю, и за ним муравьиной дорожкой потекли бабулечки – в одинаковых платочках и с одинаковыми выражениями на блаженных лицах. Пёстрая толпа подплывала к иконам со свечками, шепталась сама с собой и со святыми. На Логинова никто не обращал внимания. Недалеко от него стоял мужчина в дорогом костюме, и Логинов сразу понял, что тот, как и он сам, случайный гость в этой Божьей горнице. Мужчина шарил глазами по иконам, будто пытался поймать взгляд святых, а лучше кивок – ну же, ну же, дайте знак. Один-единственный важный для него вопрос, с которым он пришёл сюда, оставался всё ещё без ответа, и мужчина робко косился на молодух и бабулечек, ловкими уверенными движениями подставлявших лбы под собственное крестное знамение. Логинов наблюдал за ним, встав за колонну. Мужчина поставил толстенную желтушную свечку к иконе долгобородого старца и мрачно всматривался тому в сухие праведные глаза, всё ещё надеясь на ответ. В кармане пиджака зазвонил мобильник, и мужчина не сразу понял, что этот звук исходит из него, а когда вдруг сообразил, смешно захлопал руками по груди и бёдрам, точно курица крыльями, виновато оглядывая толпу и бросая извиняющиеся взгляды на иконного старца. Со всех сторон на него зашикали, и Логинов, развернувшись, вышел из церкви, испытывая стыд и за мужчину, и за вечно недовольных прицерковных бабок, не пропускающих ни одного шанса клюнуть в темя нерадивого пришлого. Во рту будто покатали пластмассовую пробку от вонючей просроченной микстуры. Такая оскомина оставалась у Логинова всегда после посещения церквей, с того самого момента, как его, подростка, бабка впервые привела в Никольскую церковь в Ленинграде. От дурноты этого вяжущего послевкусия, от кисло-сладкого запаха ладана и церковной пыли, от мельтешения шаркающих теней и мутноватого блеска золотых резных окладов ему всегда делалось не по себе и невыносимо тянуло на воздух.
Логинов спустился по ступеням, не обращая внимания на обступивших его попрошаек, и тут только услышал, что это надрывался его собственный мобильный.
Он взглянул на экран и заледенел: светилась фотография, такая знакомая и родная, он сделал её сам на светлогорском пляже год назад – развевающиеся на ветру рыжие волосы, улыбка, любимые глаза. И надпись посередине экрана: «Марина».
Телефон звонил и звонил и, наконец, проиграв всю мелодию до конца, стих. Логинов не ответил.
Что он сейчас скажет ей? Он чувствовал, что не выдержит, непременно сорвётся, и от тех несказанных, страшных слов ему сделалось ещё хуже. Телефон зазвонил снова – та же фотография, та же надпись «Марина» на экране, такой же невозможно долгий звонок. Логинов не шевелился, смотрел на красную пульсирующую иконку и почти не дышал. Не ирония ли – он, известный психиатр и психотерапевт, не может справиться с собственными чувствами, сам сходит с ума и не в силах взять себя в руки и просто ответить на звонок. Ничтожество, истеричный психопат!
Звонок не смолкал. Логинов знал, что осталась пара музыкальных тактов и мелодия смолкнет. И тут красная иконка с трубкой на экране встрепенулась, взмахнула крыльями и закружила перед глазами в бешеном танце, множась на десятки, сотни себе подобных кумачовых мотыльков, алчных до языков пламени-убийцы. Он в ужасе отмахнулся. Но мотыльки кружили вокруг, точно этим пламенем был он сам, множились и, наконец, заслонили красным месивом небо. Мобильный раскалился, обжёг ладонь, Логинов отбросил его в сторону, и тут же попрошайка – тот, которому он подал мелочь, вспорхнул со ступеней серой ветошью, поднял телефон и исчез с ним за людскими спинами – такими же серыми и чужими.
Логинов тихо завыл, запрокинув голову к влажному небу и шаря руками по карманам: спасительного пузырька с таблетками не было, он забыл его дома. Небо медленно и тяжело начало опускаться на него, как поршень в маслобойном прессе.
Логинов со всей силы впился зубами в губу, и, по мере того как боль входила в мозг, беда
