У смерти два лица - Кит Фрик
Когда я созналась, когда поклялась маме, что знаю Зоуи и что мы прошлой зимой были вместе в Херрон-Миллс, она мне поверила. Конечно же мы снова нашли друг друга. Теперь я понимаю, почему мама решила, что я говорю правду. По той же причине, по которой это казалось логичным и мне самой. Да, я часто перепивала и отключалась. Да, случалось, что меня привозила домой полиция. В моей истории было ровно столько правды, сколько было нужно, чтобы она казалась правдоподобной.
Выслушав рассказы мамы, теперь я знаю, как все было на самом деле.
* * *
Мне — три, Зоуи — пять. Зоуи — моя летняя подружка, на два года старше и бесконечно умнее. Ее папа и моя мама ведут нас есть мороженое в кафе Дженкинсов на Мейн-стрит, пока мой папа работает. Папа всегда работает — на столе в маленьком домике, который мы снимаем, открыт ноутбук, разложены газеты, телефон постоянно возле уха. Папа — деловой человек, а значит, всегда в делах. Я рада, что у мамы есть друг. Рада, что у меня есть Зоуи.
Я заказываю шоколадное мороженое с блестящей крошкой в вафельном рожке, который, по утверждению мистера Дженкинса, не протечет, потому что внизу находится кусочек твердого шоколада. Зоуи заказывает то же, что и всегда: фирменное мороженое, обведенное голубой рамкой на доске, которая служит меню. Шоколад-карамель-попкорн.
— В стаканчике! — настаивает она, хотя в рожке вкуснее.
Зоуи не любит, когда лицо перемазано мороженым, и предпочитает аккуратно есть его пластмассовой ложечкой.
Ее отец смеется, когда мы выходим из кафе на Мейн-стрит. Мое лицо уже измазано в шоколаде, а Зоуи аккуратно вытирает чистые щечки платком.
— Моя маленькая принцесса, — говорит он ей.
В застекленном бассейне за домом Зоуи мы расположились на шезлонгах с мягкими подушками. Уже далеко за полдень, четыре или пять часов — самая жаркая часть дня. На мне ярко-голубой купальник с россыпью белых звездочек. На Зоуи — ее любимый желтый раздельный купальник. Ее отец включил кондиционер на полную мощность, и прохладные струи прорезают сырой и теплый воздух. Он сидит на качелях за нашими спинами вместе с мамой. Они пьют коктейли и смеются.
У нас с Зоуи свои коктейли — розовый лимонад с шипучей водой и льдом. Ее папа называет их «Лимонный шприц». На краю стакана Зоуи лежит маленький желтый зонтик, а у моего стакана есть крышка, поэтому мой зонтик лежит рядом на шезлонге.
В ногах у Зоуи на шезлонге лежит щенок бишон фризе, Красавица. Я была бы не против, если бы Красавица подошла и ко мне, но ее тянет к Зоуи словно магнитом, и она не отходит ни на шаг. У Зоуи всегда получается находить общий язык с животными. Даже белки не разбегаются, когда она выходит во двор, чтобы насыпать им семечек вдоль садовой ограды.
— А где твоя мама? — спрашиваю я, и Зоуи делает большой глоток.
— Она работает в городе, — наконец отвечает она. — Папа говорит, что у нее очень важная работа, поэтому пока ей приходится жить там вместе с моей младшей сестрой. В конце дета я поеду к ним в гости, а папа останется здесь. Они решили пока «взять паузу», — она рисует кавычки пальцами в воздухе.
— У моего папы тоже важная работа, — говорю я. — Он очень занят. Поэтому никогда не гуляет с нами.
Зоуи торжественно кивает, а я задумываюсь: вдруг мои родители тоже решат «взять паузу»? Но они оба живут в городе. Куда тогда поедет папа?
Вдруг небо темнеет, и над стеклянным потолком пролетает длинный огненный хлыст молнии. Глаза еще не успевают отойти от вспышки, как грохочет близкий раскат грома, и Зоуи начинает кричать. Я смотрю вверх, завороженно наблюдая, как по стеклу начинают стучать капли.
— Все хорошо, — говорю я Зоуи, но она уже свернулась в шар, а ее лимонад растекается лужицей под нашими шезлонгами. Мистер Спанос подхватывает ее и уносит в дом, обещая, что гроза не причинит ей вреда, что они вместе переждут ее в чулане в холле.
Мама садится рядом со мной на опустевший шезлонг Зоуи и берет меня за руку.
— С тобой все хорошо, радость моя? — спрашивает она, и я киваю в ответ.
— Почему Зоуи боится грозы? Она ведь не может навредить нам здесь.
Мама пожимает плечами:
— Многие дети боятся грома и молнии. Я рада, что ты не боишься. Надеюсь, у Зоуи это скоро пройдет.
Я стою на балконе Уиндермера. Кончается день, кончается лето — последнее лето, которое мои родители проведут в отпуске в Херрон-Миллс. День солнечный и ясный и, к счастью, не слишком жаркий. Толботы устраивают один из своих классических приемов по поводу последних летних дней. Мама пьет розовое вино и болтает с женами друзей Джорджа. Папа внизу, за домом, расхаживает из стороны в сторону подальше от шума вдоль конюшни и загона, чтобы без помех совершить очередной деловой звонок. Если мама и Джордж и ведут себя слишком откровенно, флиртуя и болтая между собой, то мой отец не может этого заметить, потому что его нет рядом.
Я играю с Зоуи и Кейденом в юго-восточном углу балкона. Кейден — наша публика, хотя и не очень благодарная. Ему пять, как и Зоуи, и он легко отвлекается. Они вместе ходят в школу, но сегодня будет первый — и последний — раз, когда мы увидимся с Кейденом. Я имею в виду, на ближайшие четырнадцать лет. Мы с Зоуи стоим спиной к перилам балкона и рассказываем часть стихотворения, которому она меня научила, пока Кейден играет с галстуком-бабочкой.
Пред нею ткань горит, сквозя,
Она прядет, рукой скользя,
Остановиться ей нельзя,
Чтоб глянуть вниз на Камелот,
Проклятье ждет ее тогда.
Грозит безвестная беда,
И вот она прядет всегда.
Волшебница Шалот.[5]
Я запинаюсь на незнакомых словах, но Зоуи помнит их наизусть. Она узнала эти стихи из какого-то фильма под названием «Энн из Зеленых Крыш», который