Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
Она от злобы не могла договорить и, презрительно взглянув на Ольгу, встала и ушла в гостиную.
«Что же это такое? Чем все это кончится?» — спрашивала себя мать и решительно не могла понять, отчего вдруг этот дом, полный счастия, согласия и любви, стал каким-то печальным, терзающим всех домом? Что за причина? Где же та Оля, милая Оля, которая, бывало, девочкой прибегала к матери и, кладя свою головку к ней на колени, доверчиво рассказывала все свои тайны и слушалась мать беспрекословно? Куда же девалась та картина будущего Ольгина счастия, которая нередко рисовалась в воображении матери: тихое счастье, без бурь, без лишений, здоровые дети, ее внуки, и она, уже бабушка, наслаждающаяся счастием своих близких, — счастием, созданным ее руками? Отчего эта картина исчезает в каком-то тумане сомнений недоразумений, недовольства? Кто виноват, кто?..
Бедная Настасья Дмитриевна еще долго просидела, как окаменелая, за решением этих вопросов и все-таки не могла правильно решить терзающие ее сердце задачи.
«Господи! Зачем он приезжал, зачем? Ты допустил его внести разлад в наш счастливый дом!» — вырвалось скорбное восклицание из груди Настасьи Дмитриевны, и эта обыкновенно сдержанная, холодная, самодовольная женщина зарыдала, как малое дитя, в своей изящной, блестящей гостиной, среди диванов, столов и кресел, таких же, как она, блестящих, самодовольных, которые, казалось, с насмешкой посматривали на свою хозяйку, раз в жизни забывшую, что ока не изящная статуя, а живой человек, и давшую полную волю давно наболевшему чувству.
И снова Черемисов, этот ужасный, легендарный Черемисов, в глазах Настасьи Дмитриевны был виновником всех бед; в горе и злобе бедной матери и в голову не пришло, что Черемисов совсем не герой и что виноват не он, а те новые, хотя и неясные еще идеалы, те новые стремления, которые неудержимой волной врываются в жизнь, являясь на смену прежним идеалам, прежним стремлениям. И не только Черемисовы, обыкновенные рядовые жизни, но люди выше, не им чета, и те не более, как проводники того рокового движения, остановить совершенно которое не в силах никакая человеческая мудрость.
Стрекалова не понимала этого и потому много горевала, как в свою очередь, пожалуй, придется горевать потом и Ольге.
Несколько дней спустя Николай Николаевич с Ольгой и сыном уехали вечером в театр, а Настасья Дмитриевна осталась дома и долго ходила в раздумье по комнатам. Злополучный альбом не выходил из ума, и неодолимое желание прочесть то, о чем мечтала Ольга, терзало сердце бедной матери. «Быть может, тогда разрешатся мои сомнения; быть может, все эти страхи окажутся глупыми!» — думала Настасья Дмитриевна, не без волнения переступая порог Ольгиной комнаты. Она прошла несколько раз по комнате, подошла к столику и попробовала его отворить — заперт. «Разве подобрать ключ?» — пробежала мысль, и ей вдруг сделалось ужасно совестно: простая деликатность не позволяла ей сделать это, и она отошла от стола. А ключ бы подошел! Ключей у нее много: она нарочно принесла их с собою в кармане целую связку. Настасья Дмитриевна стояла в нерешительности; ей еще ни разу в жизни не приходилось подбирать ключи к чужим столам.
«Ведь это не чужой, это моей дочери!» — успокоивала себя Стрекалова, но все-таки известная привычка порядочности останавливала ее. А злополучный альбом, как нарочно, лез в голову и мучил ее воображение. Она подошла к столу и, словно от нечего делать, стала подбирать ключи; она увлеклась этим делом… наконец подобрала, обрадовалась и снова отошла от стола.
Опять порядочность Настасьи Дмитриевны еще раз остановила ее. «Разве я не могу потребовать альбома? Разве я наконец не могу упросить? А то украдкой, как воровка, фу!..»
Она хотела оставить это дело, хотела скорее уйти из комнаты — и не могла. «Недаром же она страдает, — думалось Настасье Дмитриевне, — недаром жизнь ее теперь стала каким-то адом; нет, лучше все узнать сразу!»
Она быстро выдвинула стол и увидела маленькую изящную книжку в голубом переплете. Она вспомнила, что она сама подарила этот альбом Ольге, когда ей минуло шестнадцать лет. Она взяла альбом, быстро, словно чувствуя какой-то укор совести, ушла к себе в комнату и заперлась. Там она подобрала ключ своими белыми, изящными, дрожавшими от волнения пальцами и, открывши наконец альбом, с жадностью бросилась читать исписанные красивым английским почерком страницы. Вот что она, между прочим, прочла.
LI
ДНЕВНИК ОЛЬГИ
1 января 186…
Что новый год, то новых дум,
Мечтаний и надежд
Исполнен легковерный ум
И мудрых, и невежд.
Некрасов
Чего-то и мне хочется, а чего — не знаю! Кажется, хорошо живется, а нет-нет такая тоска западет в сердце, что иной раз готова проплакать глаза. Счастливая мама: она как-то умеет быть счастливой и умеет любить нас всегда одинаково, а я не умею так: иной раз люблю маму до безумия, готова ради нее отрубить себе палец, а иногда… боже, боже! как я смею думать так! Разве она не добрая, разве она не любит меня, разве… А отчего же не смею? К чему же тогда и думать, если бояться того, что лезет в голову? Нет, лучше скажу. Мне не нравится, что мама иной раз чересчур строга к людям и часто обходится с ними так холодно-холодно, словно мама сама какая-то ледяная. Вот в такие-то минуты я и разбираю ее и отца. Папа не всегда ровный, вспыльчивый, но какой-то милый, а мама… Что я!.. Как она меня любит… Сегодня все друг друга поздравляли. Marie Lenorme меня звонко поцеловала и пожелала не быть сухой и холодной, как бывает иногда мама, я чуть было не поссорилась за маму с Marie, но Marie быстро замолчала, поцеловала меня, и мы помирились. Славная она девушка и не особенно счастливая девушка: не знает ни семейного счастья, живет в чужом доме и ничего — весела. Накануне Нового года она сказала: «Я свою волю ни на какие сокровища не променяю». Славная! я это понимаю. А разве я не вольный казак буду?
Приезжал Речинский. Не нравится он мне — такой прилизанный, прямой, точно на столбиках, говорит так красиво, видно не от души. Крепко пожал мне руку и говорил вздор. Мама и папа его хвалят, а я его не люблю, да и Федя не любит: он говорит, что Речинский ездит к нам из-за хороших обедов, и посмеивается над
