Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
— Люда, что же ты?.. Люда! — отчаянно крикнул Крутовской.
Она слабо повела глазами, но, казалось, ничего не понимала…
— Начинается агония! — тихо сказал доктор Любомудрову.
К вечеру Людмила Николаевна скончалась.
Любомудров остался с Крутовским и ходил за ним, как за малым ребенком. На Крутовского напал какой-то столбняк: он молча сидел у окна и ничего не говорил; на другой день волоса его были совсем седые… Любомудров все это время ухаживал за Лешей и распорядился насчет похорон; когда Людмилу Николаевну похоронили, Крутовской с сыном отправился в Захолустье. Любомудров проводил его и тихонько сунул ему в карман деньги.
— Вот из-за чего погибают люди! А ведь могли бы иначе жить! — угрюмо ворчал, садясь в телегу, Любомудров. — Сиди смирно в своей дыре — и жить хорошо, и ожиреть можно, а не сидишь смирно — путешествуй без платья… Эх, проклятое время, сколько людей губишь ты и за какие прегрешения? — громко вздохнул хмурый барин.
— Чего-с? — обернулся ямщик.
— Ничего. Пошел! — сердито крикнул Любомудров и плотнее закутался в шинель.
Телега быстро покатилась…
L
Простившись с Глебом, Ольга незаметно, через сад, прошла к себе в комнату. Ни отца, ни матери, ни брата не было дома, — они были в гостях, — так что об уходе Ольги никто не знал. Ольга сняла с себя платье, распустила волосы и присела к окну довольная, счастливая… Казалось, счастие было для нее слишком неожиданно. Она то улыбалась, взглядывая в ночной мрак, то слезы навертывались на ее глаза. Так просидела она долго и потом, по обыкновению, села за свой дневник и только и могла написать: «Как я счастлива! Он меня любит!» Она перечитала эти строки сперва про себя, потом громко и спрятала свой альбом. Долго еще не могла она собраться с мыслями. Только что случившееся казалось ей каким-то странным, несбыточным сном. Она разделась, легла в постель, но заснуть не могла. Мысли ее были далеко. Она думала о любимом человеке, об его словах, взгляде, улыбке. Она была счастлива и не спала всю ночь. Уже давно взошло солнце, когда она заснула с самой счастливой улыбкой на устах.
Настасья Дмитриевна перекрестилась, когда на следующее утро Арина Петровна, по обыкновению, явившись в спальню к Стрекаловой, объявила ей, что ночью «косматый черт» уехал. Хоть она до сих пор не хотела допускать мысли, чтоб ее дочь могла увлечься этим негодяем, тем не менее сомнения закрадывались в ее сердце, и она внимательно следила за Ольгой.
— Так ты говоришь — уехал? — повторила Настасья Дмитриевна.
— Уехал, Настасья Дмитриевна, уехал. Кузьма своими глазами его в вокзале видел.
— А Ольга Николаевна вчера что делала?
— Сперва в саду погуляли, потом напились чаю и пошли к себе в комнату, должно быть книжку читать изволили. И только поздно сидели барышня, я мимо из комнаты по коридору шла и, чтобы не беспокоить их, в дверь ихнюю заглянула — дверь-то не была приперта — смотрю: барышня не спят, сидят раздевшись и слезы вытирают, а потом достали из столика какую-то книжечку в голубом переплетце, отомкнули ее ключиком, написали что-то в ней, да и замкнули опять, и книжечку в столик спрятали, а ключик, вместе с крестиком, на грудку повесили… Я тихонько отошла и думаю себе: то-то наша барышня разумница: все читают да записывают.
Настасья Дмитриевна выслушала рассказ Арины Петровны и нахмурилась; ей почему-то вдруг очень захотелось узнать, что это за книжечка и что туда записывает Ольга. «Быть может, Ольга поверяет бумаге свои тайные мысли? Не прямой ли долг матери знать все, о чем думает дочь? Непременно надо узнать, что такое она записывает!» Такие мысли пробегали в голове Настасьи Дмитриевны, и она твердо решилась исполнить свое намерение.
— Ты говоришь, книжка лежит в письменном столике? — опросила она Арину Петровну, внимательно наблюдавшую все время за лицом своей барыни.
— В письменном, матушка, в письменном; а ключик от стола Ольга Николаевна с собой носят; они ведь барышня аккуратная…
Настасья Дмитриевна встала с постели не в духе и во время одевания несколько раз делала замечания своей востроглазой горничной Фионе, затем, против обыкновения, наскоро выслушала хозяйственный доклад Арины Петровны и записала в своей записной книжке несколько штрафов прислуге.
— Ты за ними смотри, Ариша, хорошенько. Нынче люди бог знает какие стали.
— Ох, матушка, что и говорить! Такое время развратное, что и не приведи бог. Уж я гляжу, во все глаза гляжу за добром вашим. Ведь жалованье, кажется, какое у нас люди получают, а все…
Арина Петровна только покачала головой.
— Вот хоть бы женская прислуга; прежде, бывало, девушка-то к лакею и близко подойти не смеет, а нынче… грех один!
— Ты разве что заметила?
— Так и заметишь! Скрытны, матушка Настасья Дмитриевна, стали, ах, как скрытны! Вот Фиона, например: ведь погляди на нее — кажется, такая скромница, а какие она мысли держит у себя в душе! Намедни гулять со двора ушла, расфрантилась, платье шелковое — известно, балуете вы ее по доброте своей; я и спрашиваю: «Куда, говорю, королевой такой разрядилась?» — а она в ответ: «А вам, говорит, какое дело?» — «Что ж, спрашиваю, видно свидание с колосовским Григорием назначили?» Сдается мне, матушка, что давно у них шуры-муры идут. «А хоть бы и свидание? — выпалила она и глазом не моргнула. — Так я вам и скажу! Точно, говорит, я не вольный человек, как со двора ушла».
— Ты, Ариша, смотри! Бог ее знает! ведь у нас в доме этого не должно быть, слышишь? — заметила она строго. — А то вдруг ребенка родит!.. — прибавила она таким презрительным шепотом, точно рождение ребенка составляло непростительную мерзость, о которой нельзя и говорить иначе, как шепотом и с чувством глубокого омерзения.
А Арина Петровна, воспользовавшись подходящим для ее целей расположением духа своей барыни, успела-таки выхлопотать прибавку жалованья своему любимцу Михею и, кстати, попросила себе старый салоп. И то и другое было исполнено, и она вышла из комнаты вполне довольная сегодняшним утром и в тот же вечер говорила краснощекому Михею:
— Смотри, не такое еще счастие тебе будет здесь в доме, если ты вести себя хорошо будешь!
— Я, кажется, ничего…
— То-то ничего! а зачем на девок заглядываешься, а? — пригрозила старая дева. — Пойдем-ка ко мне, сладкого пирожка дам. Не то еще тебе предоставлю, слышишь ли, оболтус ты этакий! — прибавила уже ласково Арина Петровна, с любовью глядя на красное, угреватое лицо глуповатого Михея.
Когда за чайным столом Настасья Дмитриевна встретилась с Ольгой и
