Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
15 апреля.
Сегодня приехал хваленый учитель Черемисов; папа познакомил его с нами за завтраком. Мне этот Черемисов не особенно понравился ни наружностью, ни манерами; правда, лицо его умное, глаза выразительные, но в них по временам бывает какое-то злое выражение; говорил он мало, больше отвечал на вопросы и изредка улыбался; улыбка его какая-то злая, нехорошая. Федя, напротив, в восхищении от него, Marie тоже; она говорит, что у него «смелое лицо». Пожалуй, она и права. Вечером опять был Леонид Васильевич и просидел долго. Право, он мне ужасно надоел!
25 апреля.
Этот Черемисов держит себя в доме очень странно, не так, как другие бывшие Федины учителя; он редко с нами говорит, и мы его видим только за обедом. Marie права: у него действительно есть что-то смелое в лице; Федя не нахвалится им, говорит чудеса об его преподавании; с завтрашнего дня и я начну его слушать.
26 апреля.
Сегодня я первый раз слушала его лекцию по истории и осталась в восхищении. Как хорошо он передает события, как ярко он их освещает и с какою смелостью он рассказывает о таких вещах, к которым я всегда относилась с каким-то страхом, точно ему все нипочем. И лицо его в это время совсем другое. Его урок произвел на меня сильное впечатление.
5 мая.
Благодаря Черемисову на заводе устроились чтения; как добился Черемисов согласия отца — я не знаю, но чтения начались, и мы все были. Из рассказов Феди я заключила, что он очень добрый человек, и теперь сама вижу, что была неправа, думая о нем иначе. Счастливый! Он живет не для одного себя, а мы? Маме, кажется, Черемисов не очень нравится; она на днях говорила, что он скрытный. Что же, очень может быть; не рассказывать же ему все, что у него на душе. Вечером я играла на фортепиано, а Черемисов слушал и похвалил мою игру; я не знаю отчего, его похвала мне очень приятна. Мы с ним сказали несколько слов; я спросила о книгах, он мне их предложил.
15 мая.
Нечаянно я была свидетельницей неприятной сцены между Marie и Черемисовым. Она его любит, а он резко сказал, что нет. Она плакала. Я тихо ушла домой и сама разрюмилась. Что это значит?
10 июня.
Я читаю запоем и на уроках слушаю Черемисова с наслаждением. Федя рассказывал про него много. Что это за добряк, как он помогает другим! Мама его все больше и больше не любит, а я?.. К чему говорить! Он меня, кажется, считает надутой барышней и никогда не говорит со мной.
На днях мы гуляли вместе, и он поспорил с Речинским. Речинский рассердился и за чаем рассказал о споре. Мама как-то особенно взглянула на меня, и Marie тоже. С Marie мы стали как-то холодней, точно кошка пробежала между нами. Я долго просидела у окна… Господи, неужели…
15 июня.
Когда я его не вижу, мне точно чего-то недостает. Когда он возле в комнате, мне как-то отрадней. Не могу больше писать…
1 сентября.
Какое горе! Он уехал от нас, и я его не увижу…. Таких людей, как он, у нас не любят… Федя в горе, а я… мне так грустно! Неужели я его не увижу, не поблагодарю его за все, что он сделал? Благодаря ему я понимаю, что жить так, как живем мы, нельзя; мне тяжело здесь, мне хочется другой жизни… Нет, я его увижу! Я скажу ему, как я ему благодарна.
6 сентября.
Я его видела в театре, и он мне так приветливо поклонился! Сердце во мне забилось… Отчего ж мне так невесело?
15 сентября.
Ни за какие сокровища я не стану женой Речинского. Сегодня я так и сказала отцу и матери. Мне их жаль, бесконечно жаль, но что я могу сделать? За что они хотят меня принуждать? Они говорят: ради счастья, но разве их счастье может быть моим? Никогда… Я готова на все, но ни за что никто меня не заставит быть женой этого противного для меня человека!
16 сентября.
После вчерашней сцены я стала какая-то злая, бесчувственная: ни слезы матери, ни строгий вид отца меня не трогают… Как бы мне хотелось поговорить с ним!
20 сентября.
Я только что узнала, что он уезжает, и узнала причины. Вот каково хорошим людям?! Я пойду к нему и поблагодарю его во что бы то ни стало.
21 сентября.
Я его видела. Глеб сказал, что меня любит! Боже, как я счастлива!..
Когда Настасья Дмитриевна прочла последние слова, она как-то странно простонала и медленно опустила голову, точно приговоренная к смерти.
LII
Настасья Дмитриевна долго еще не могла прийти в себя от изумления и горя и сидела, опустив голову, перед раскрытым дневником Ольги, не зная, на что решиться, что предпринять; часы в соседней комнате пробили десять, одиннадцать, двенадцать, а Настасья Дмитриевна по-прежнему была в кресле и тупо глядела перед собой; в голове ее был какой-то сумбур, на сердце — тяжело; она чувствовала очень ясно, что случилось нечто чрезвычайное, нечто такое позорное для «дома Стрекаловых», о чем она никогда и подумать не смела. Голова ее не могла переварить мысли, чтобы дочь ее, Ольга Стрекалова, решилась идти одна к мужчине — и к кому еще! Нет, это что-то ужасное!
Легкий стук подъехавшей кареты вывел ее из томительного состояния; в зале послышались голоса; она встрепенулась точно после сна, и взгляд ее упал на злополучную страницу, исписанную изящным Ольгиным почерком. Она прикоснулась к альбому с каким-то чувством гадливости, точно этот хорошенький альбом содержал в себе проказу, и, сложивши его, отправилась к мужу в кабинет.
— Настенька, что с тобой, друг мой? — испуганно подбежал к ней Николай Николаевич. — Ты бледна как полотно. Здорова ли ты? Я только что хотел зайти к тебе.
— Возьми и читай!
Она протянула альбом и как-то торжественно отступила назад. Николай Николаевич повернул раза два хорошенький альбом и, казалось, ничего не понимал.
— Это чей альбом?
— Ольгин. Прочти последнюю страницу.
Стрекалов испуганно
