Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Их связь стала тайной, загадочной интрижкой, в которой не было место для посторонних. Они не спеша одевались, отправлялись на поздний завтрак (он же и обед) в какую-нибудь замызганную забегаловку, где посетителей обслуживал сам хозяин – неопрятный тип в неизменных нарукавниках и шлепанцах. Большую часть времени они проводили в баре «Крамен», убогом заведении, где собирались сутенеры и проститутки, что напоминало ей о притонах родного Севастопольского бульвара. Здесь они просиживали часы напролет, курили, выпивали, почти не разговаривали, наблюдая за тем, как сутенеры режутся в бильярд, коротая время в ожидании ночи. Затем тащились обратно в студию – она настаивала именно на том, чтобы ходить пешком, наотрез отказываясь взять извозчика.
Наверное, тысячу раз за первую неделю их отношений Анри задавался вопросом, почему он терпит ее, почему безропотно принимает навязываемый ею стиль жизни. «Что со мной творится?» – возмущенно вопрошал он самого себя.
И ответ был неизменным. Он желал ее – ее порочность, похотливость и безумная, неуемная страстность не давали ему покоя. Для того чтобы Мари оставалась с ним, он вынужден терпеть ее присутствие… Отпускать ее от себя было опасно. Бродяжка по натуре, она могла встретить кого-нибудь… И не вернуться к нему.
Помимо всего прочего, Анри был поражен присущей ей инертностью и убогостью кругозора, будучи не в состоянии объяснить потрясающий контраст между ее лиричной чувственностью и изобретательностью в постели и вопиющей ограниченностью ума, кроме как тем, что дар к разврату заложен в ней с самого рождения, подобно тому как некоторые люди имеют врожденные склонности к музыке или математике.
Анри тщетно бранил себя за то, что вот так покорно согласился принять ее условия. В первый раз в жизни он почувствовал себя трусом и обнаружил в себе такое низменное, но присущее, пожалуй, всем людям качество, как подлость. И научился мириться с собой таким.
Он ни за что на свете не согласился бы изменить хоть что-нибудь в своей жизни. Ибо Мари была с ним. Каждый сантиметр ее стройного, гибкого тела принадлежал ему. Каждую ночь он заново переживал восторг от прикосновения ее рук, вкуса ее сосков, острого язычка – все это богатство она продавала ему всего за пятнадцать франков в день.
Как-то раз мартовским утром Мари проснулась раньше обычного.
– Есть закурить?
Какое-то время курила молча, отрешенно глядя в окно. Затем спрыгнула с кровати и стала одеваться.
Натягивая чулки, вдруг спросила:
– А интересно, как открыть сберегательный счет в банке? – Очевидно, этот вопрос уже долгое время не давал ей покоя.
– Очень просто. – Анри сумел скрыть удивление. – Нужно пойти в местное отделение и сказать кассиру, что ты хочешь открыть сберегательный счет. Вот и все.
– И всего-то? А он не будет задавать разные вопросы?
– Вообще-то, когда ты даешь людям деньги, они берут их без лишних вопросов. Но он может спросить твое имя. Для своих бумаг.
– И больше ничего? – Она погладила обтянутую чулком ножку, защелкнула замочек подвязки повыше колена и наклонилась за вторым чулком. – Они правда ничего больше не просят?
– Ничего.
– И я смогу в любое время забрать мои деньги? – Она обеспокоенно смотрела на него из-под длинных ресниц.
– Как только пожелаешь.
Этот внезапный порыв откладывать деньги оказался первым проявлением хозяйской рачительности. Может, она все-таки решила остепениться?
– А можно поинтересоваться, зачем тебе открывать счет?
Мари ответила не сразу.
– Это чтобы получить лицензию – лицензию уличной торговки. – Воспоминания о полуголодном детстве давали о себе знать. – Моя мать всегда говорила, что при первой же возможности я должна начать откладывать деньги на покупку лицензии. Если у тебя есть лицензия для торговли с лотка, то с голоду ты уже не умрешь.
– А сколько она стоит? – вкрадчиво спросил он.
– Полторы тысячи франков, – вздохнула она, ужасаясь неподъемности суммы. – Но она дается навсегда. Заплатишь всего один раз, и это всю жизнь.
– И сколько у тебя уже есть?
– Почти три сотни.
Анри подумал было о том, чтобы дать ей недостающую сумму, но вовремя сдержал столь благородный порыв. Ведь она могла уйти от него… Поэтому ограничился тем, что сказал:
– Ну, тебе осталось скопить еще совсем немного.
Мари возвратилась из банка в полнейшем восторге.
– Гляди! – воскликнула она, размахивая сберегательной книжкой. – И тот пижон в банке не спрашивал меня ни о чем. Только имя спросил – как ты и говорил.
На первой страничке было выведено красивым, витиеватым почерком: «Мари Франсуаза Шарле». И проставлена сумма. Цена ее ночей, утомительных часов, проведенных в его обществе…
– Поздравляю. – Анри заставил себя улыбнуться. – Если будешь продолжать в том же духе, то уже очень скоро станешь весьма состоятельной дамой.
С тех пор сберегательная книжка заняла важное место в жизни Мари. Она постоянно носила ее с собой, то и дело доставала из сумочки и держала в руках. Она много говорила о ней, и вот так, исподволь, разговор заходил и о ней самой.
– А ты когда-нибудь был на улице Муфтар? – как-то раз неожиданно спросила она. – Я родилась и выросла там…
Простыми словами и незамысловатыми фразами она рисовала выразительные картины из жизни трущоб и ее обитателей – бондарей, бочаров, складских рабочих в грязных кожаных фартуках и грубых стоптанных башмаках. Она описывала грохот повозок с вином, забивание пробок в крышки бочек, винную слизь на брусчатке улицы, вонь от бродильных чанов, смешанную со смрадом гниющих нечистот.
Мари рассказывала ему об играх, в которые она играла с другими девчонками в грязных дворах, холодных и голодных субботних вечерах, когда родители были слишком пьяны, чтобы позаботиться об обеде, затрещинах, получаемых от матери, отцовских порках, за которыми неизменно следовали приступы раскаяния и нежности.
– Сначала он заставлял меня снять панталоны и порол. А затем, когда я плакала на кровати, подходил, целовал меня и умолял его простить.
Иногда она внезапно замолкала на полуслове и принималась пристально разглядывать Анри с тем недружелюбием, с каким бедные обычно смотрят на богатых.
– Сама не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Ты же никогда не голодал; тебе все равно не понять…
Анри не давил на нее, и через час или даже через неделю она вдруг снова принималась изливать перед ним душу.
Без тени стыда или смущения описывала низменные развлечения в компании соседских парней.
– А как-то вечером в субботу – мне тогда было
