Райгород - Александр Гулько
Вошел Вениамин и деловито сказал:
– Пора…
Гроб вынесли, погрузили в автобус-катафалк. Желающих отправиться в Райгород оказалось не много. Все они уместились в том же автобусе. Расселись вокруг гроба. Автобус тронулся, взял курс на Райгород.
Всю дорогу, все полтора часа, Гройсман отказывался присесть. Стоя рядом с водителем, держался за никелированный поручень и пытался подсказывать дорогу.
– Не беспокойтесь, папаша! – говорил ему водитель. – Шо я, дорогу не знаю? Сейчас на Немиров и – прямо. Как ставок проедем, сразу направо. Так даже минут на пятнадцать скорее получится…
– Нам скорее не надо! – закричал Гройсман и попытался схватиться за руль.
Когда автобусы прибыли на кладбище и раскрылась дверь катафалка, Гройсман закрыл глаза. Когда гроб опускали в могилу, он что-то бормотал. Когда послышались гулкие удары комьев земли о крышку гроба, он неожиданно запел. В этот момент все вновь подумали, что старик тронулся рассудком.
Но объяснить им, что он так молится, уже было некому.
Глава 8. Траур
Потеряв меньше чем за год жену, дочь и зятя, Гройсман сильно сдал. Осунулся, постарел, исхудал. Горе превратило его в развалину.
Выработанный за долгие годы распорядок дня нарушился необратимо. Спать Гройсман ложился поздно. Долго не мог уснуть, потом засыпал, но не крепко, два-три раза за ночь просыпался. Не в силах уснуть, вставал, бродил по комнатам, ложился обратно. Когда наконец светало, он испытывал облегчение. Свесив ноги, но не вставая с кровати, молился. Затем вставал, как мог, застилал постель и отправлялся к умывальнику. Там на ощупь, чтоб не открывать зеркало, неаккуратно брился и умывался холодной водой. Завтрак его состоял из куска черствого хлеба, повидла и жидкого чая. После завтрака он брал молитвенник и отправлялся на кладбище, где были похоронены Рая и Паша.
Глядя на выгравированный на граните портрет дочери, он закрывал глаза и погружался в воспоминания. Маленькая девочка в цветастом платье, играющая во дворе их старого дома в Райгороде. Школьница с белыми бантами и школьной сумкой. Студентка техникума. Потом Гройсман вспоминал ее многочисленные любови и Колю Горобца. Пашу. Свадьбу… Как родились Лина и Нюма… Вспоминал, усмехался, плакал. Опять вспоминал. Молился. Потом переводил взгляд на Пашин портрет. В который раз произносил про себя слышанную в какие-то незапамятные времена мудрость: «Женщина ставит на ноги, и женщина валит с ног». После чего вздыхал, качал головой и опять молился.
Днем к Гройсману заглядывали соседи, родственники. Приносили какую-то еду. Предлагали помощь по хозяйству, пытались отвлечь разговорами. Еду он просил отнести в кухню, от хозяйственной помощи отказывался. В разговоры вступал неохотно. Если отвечал, то невпопад. А иногда ни с того ни с сего начинал молиться, негромко напевать или бормотать какую-то невнятицу. От этого гости думали, что старик не в себе, испытывали неловкость. Не знали, как реагировать. В результате долго не задерживались, уходили. Гройсман их не удерживал и не провожал. Он даже не всегда замечал их уход. Оставшись один в тихом пустом доме, подолгу сидел, глядя в одну точку. И только с наступлением сумерек отмечал, что еще один день подошел к концу. «И хорошо, – говорил он себе, – и слава Богу, скорее бы и для меня все кончилось».
Несколько раз Лейб ездил в Райгород к Риве на могилу. Хлопотал о памятнике. Договаривался с рабочими об установке. Как-то мастер спросил, будет ли он заказывать портрет покойной? Гройсман отказался. Сказал, что так, как он ее помнит, никто и ни на каком портрете не изобразит.
– А дети, внуки? – предложил гравер. – Придут, посмотрят, вспомнят…
Гройсман задумался. Потом все равно отказался.
С кладбищ – что в Райгороде, что в Виннице – он всегда возвращался разбитым и обессиленным. По два-три дня не мог есть, отвратительно спал. Запирался в доме. Не реагируя на стуки в дверь и не отвечая на телефонные звонки, горько плакал.
Раз в неделю, по субботам, из Сибири звонил Сема. Обычно в шесть вечера, как по расписанию. Всякий раз напоминал, что ждет папу у себя.
– Я подумаю… – всегда отвечал Гройсман.
– Ты уже сто раз обещал подумать!
– А? – делал вид, что не расслышал Гройсман. – Але!
Сема делал вид, что не понял, что папа делает вид, что не расслышал. Покричав друг другу: «Але! але!», они, не сговариваясь, меняли тему разговора.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивал Сема. – Что-то прислать? Может, одежду, лекарства?
– Все есть… – отвечал Гройсман. – Лучше скажи, когда ты приедешь?
На такой вопрос Сема тоже почти всегда отвечал одинаково. Говорил, что уже купил билет, но буквально позавчера случилось неожиданное: перенесли сдачу объекта, запланировано срочное совещание, горит квартальный отчет, у них пройдет выездная коллегия министерства…
– Неонила… – как-то, выслушав очередную отговорку, произнес Гройсман.
– Что Неонила? – не понял Сема.
Гройсман помолчал секунду, сказал:
– А гите нахт![77] – И положил трубку.
Несколько раз дедушке звонили Гарик и Марик. Происходило это после настойчивых просьб и напоминаний отца. Почему-то именно во время их звонков связь была отвратительной. В трубке трещало, шипело, свистело. Но сквозь помехи Гройсману удавалось услышать какие-то слова.
– Держись, дед! – кричал Марик. – Приеду, на футбол пойдем!
– А потом в ресторан! – добавлял Гарик.
Чтоб подбодрить деда, внуки старались говорить с ним неестественно бодрыми, веселыми голосами. Не понимая, о чем они говорят, Гройсман кричал в трубку:
– Как дела? Как успехи? Шо нового? Деньги нужны?!
– Все хорошо, деда! – отвечали Гарик и Марик. – Денег навалом! Бизнес прет! На прошлой неделе штуку баксов подняли!
Гройсман опять не понимал. Хотел спросить, кто на кого прет, уточнить, о какой штуке идет речь и куда ее подняли… Но, прослушав еще минуту треска, свиста и пустой болтовни, прощался и разочарованно клал трубку.
Однажды телефон взорвался непривычно долгим звонком. Гройсман встал из-за стола, дошел до аппарата, снял трубку. Барышня сказала: «Международный из Израиля. Соединяю?» Через мгновение Лейб услышал голос племянника и его жены Фиры. Разговаривая по параллельным телефонам и перебивая друг друга, они рассказывали, что устроились, слава Богу, хорошо. И Беэр-Шева таки да, не самый плохой город.
– Только жарко и хамсин[78], – сообщил племянник.
– Дикий ужас! – добавила Фира. – Не знаю, что бы мы делали, если б не мазган![79]
Гройсман хотел переспросить, что означают эти непонятные слова. Но племянник с женой тараторили без остановки. Рассказывали, что они пока нитмахим[80], но ходят в ульпан[81]. Кругом одни олимы[82]. Но все равно тут лучше, чем в совке. Да, и самое главное! Они копят деньги и собираются купить автомобиль
