Райгород - Александр Гулько
– Почему два? – имитируя искреннюю заинтересованность, спросил Веня.
– Потому что в сорок шестом синагогу закрыли! – пояснил Лейб. Потом задумался и выговорил: – И знаете, шо я вам скажу! В этих двух платьях она была самая красивая женщина на свете!
Последние слова Гройсман произнес, вытирая слезы.
Закончив тот разговор, долго не мог успокоиться. Горько вздыхал и качал головой. Потом достал кошелек.
Тянулись недели и месяцы. Сменяли друг друга сезоны. Медленно, как танкер в шлюз, старый Гройсман входил во мрак старости и одиночества. Уже давно, один за другим, ушли из жизни почти все его ровесники. Близких родственников у него не осталось, а дальним было не до него, у всех свои семьи, дела и заботы.
Но иногда о нем все же вспоминали. Звонили. Проведывали. Из чувства долга, вежливости или из жалости звали на семейные праздники. Чаще всего он отказывался. Но иногда все же приходил. При этом долго не задерживался. Ему в гостях не нравилось. Разве кто-то накрывает столы, как он привык? Разве кто-то готовит пэрцы, как готовила его покойная Рива?
Гройсман и в прежние времена спал мало, а сейчас его и вовсе замучила бессонница. Дни стали длинными и пустыми. Развлекать себя Гройсман не умел. Книг и газет по-прежнему не читал, в кино не ходил, телевизор не смотрел. Из всех источников информации предпочитал живой человеческий разговор. Так во все времена было принято в его местечке. К родственнику зайти, с соседом потолковать, земляка встретить, знакомого повидать… Но прошло его время – никого уже нет, ни соседа, ни земляка, ни родственника. Вокруг случайные, чужие люди. О чем с ними говорить?
В поисках общения Гройсман, как прежде, ходил привычными маршрутами: кладбище, базар, сберкассы. Мимо увитого диким виноградом дощатого забора, заросшего чертополохом палисадника, мимо старой акации и лужи у колонки – шел вниз, к реке. Потом – обратным маршрутом – возвращался домой. Хорошо, если удавалось с кем-то поговорить, например с соседкой Розой. Но это случалось реже, чем ему бы хотелось. И сколько бы ни гулял старый Гройсман, чем бы себя ни занимал, времени у него все равно оставалось предостаточно. Поэтому, немного отдохнув в своем тихом и пустом доме, он опять уходил на поиски живого человеческого слова.
Постепенно, сам того не замечая, стал обременять своим присутствием соседей и родственников. В трамвае и на улице заговаривал с незнакомыми людьми. Заглядывая в глаза, участливо спрашивал, что у них нового. Многословно и путано делился размышлениями о преемственности поколений. Вспоминая библейские притчи, пускался в философские рассуждения, давал никому не нужные советы. Пытался рассказывать истории из собственной жизни. Просил объяснить, что значит «гласность» и «ускорение».
Люди реагировали по-разному. Некоторые отвечали ему улыбкой и участием. Но большинство считали, что старик выжил из ума. Отмахивались от него, как от назойливой мухи. А то и вовсе шарахались прочь. Но он не обижался. Понимающе улыбнувшись, бормотал им вслед: «Гэй гезинтэрэйт…» – и отправлялся на поиски нового собеседника.
Однажды к нему пришли школьники. Сказали, что собирают информацию об участниках Великой Отечественной войны. Настоящих ветеранов, говорили они, так мало осталось, что дедушка Гройсман для них редкая находка и верная удача. Спрашивали, где Лев Александрович воевал. Интересовались, как именно громил фашистских оккупантов.
Впервые за все годы Гройсман расчувствовался и рассказал им правду. Про гетто, про пана Настеску и ежегодный золотой оброк, про табачную артель. И даже про капитана Буряка, портфель с украшениями и свой новый паспорт.
Не понимая, о чем говорит старик, пионеры все записали, щелкнули фотоаппаратом и, озадаченно почесывая затылки, ушли.
Через неделю в школьной стенгазете появилась фотография с надписью: «Л. А. Гройсман. Подпольщик». Статья под фотографией отсутствовала.
Приходили к нему две участливые девушки из недавно открытой еврейской благотворительной организации. Спрашивали, чего ему не хватает, есть ли какие-то просьбы, пожелания.
– Например? – не понял Гройсман.
Девушки рассказали, что организация предлагает несколько видов помощи. Например, можно организовать помощь с питанием. Скажем, раз в месяц ему будут привозить продукты: крупу, консервы…
– Человек кушает каждый день, а не раз в месяц! – ответил Гройсман. – Крупу? Я что, птица, чтоб клевать крупу? Консервы? Консервы ели во время войны. А сейчас, слава Богу, есть базар!
Ему предложили теплые вещи. Может быть, пальто? Гройсман сказал, что пальто у него есть. Бронзовицер сшил. Бронзовицера уже сколько лет как нет, а пальто есть. Больше тридцати лет прошло, а ему сносу нет. Сейчас уже так не шьют… Так что помощь ему не нужна. Хотя…
– А нельзя, чтоб кто-то просто заходил? – спросил старик. – Посидеть, поговорить…
– Это называется «компаньон», – пояснила барышня. – Но такой услуги пока нет. Мы писали, но «Джойнт»[83] еще не утвердил.
– Нет так нет… – пожал плечами Гройсман. – Ладно… Скажите этому Джону, чтоб утвердил. А то развел волокиту, бюрократ…
По итогам визита девушки заполнили бланк. В разделе «питание» поставили прочерк. В графе «теплая одежда» минус исправили на знак вопроса. Раздела про «поговорить» в бланке не было. Провожая гостей, Гройсман улыбнулся и сказал:
– Гэй гезинтэрэйт!..
Не зная, что это значит, еврейские девушки испуганно переглянулись и торопливо удалились.
Выпроводив их, Гройсман плотно закрыл дверь и пошел в кухню приготовить себе чаю. Вскипятил чайник. Установил в подстаканник бурый, давно не мытый стакан. Влил в него холодной трехдневной заварки, добавил кипяток. Отнес чай в комнату. Потом вернулся обратно и стал искать старую тарелочку с отбитым краем, чтоб положить в нее карамельки. Не нашел. Взял полную жменю конфет и понес их в комнату. Смахнув рукой крошки со стола, высыпал конфеты на давно не стиранную, в пятнах, скатерть. Выбрал конфету. Дрожащими руками сорвал с нее липкую обертку, взялся за ручку подстаканника и… замер.
С наступлением сумерек, когда чай уже давно остыл и покрылся пленкой, Гройсман понял, что сегодня к нему больше никто не придет и что его опять ожидает долгая бессонная ночь в холодном пустом доме. Ему даже показалось, что в пустом мире.
Глава 9. «Перестройка»
Объявленную несколько лет назад «перестройку» Гройсман всерьез не принял. Считал ее пропагандистской трескотней, очередным чудачеством властей. Но прошло время, и перемены стали очевидны. Гройсману они категорически не понравились.
Очереди были всегда, но сейчас они стали длиннее. Прежде привыкшие к очередям люди были незлобивы и терпеливы, а сейчас сделались грустными или грубыми. На базаре всегда бушевали страсти, но раньше там ругались беззлобно, а теперь – агрессивно и даже как-то остервенело.
