Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
– Кто это натворил?
Дед потряс головой.
Отец с размаху пнул ногой стену и прошипел сквозь зубы:
– Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь, ети их в душу!
Отец выругался, и складки на его сизых щеках задергались, заплясали.
Глядя на его лицо, глядя, как оно темнеет и дрожит, дед вдруг опустился на корточки прямо на крыльце и испуганно забормотал:
– Хой, считай, что это все я! Я унес мебель, снял двери с петель и нагадил посреди комнаты. Вот, что хочешь теперь, то и делай со своим отцом.
Договорив, дед вскинул голову и умоляюще взглянул на моего отца, словно ребенок, который слезно просит о чем-то у взрослого.
И отец поглядел на деда, как глядят на капризного ребенка, отвернулся и пошел восвояси, не говоря ни слова.
Пошел восвояси, не оглядываясь.
2
Отец мог бы пойти восвояси через поле, коротким путем, но он решил непременно прошагать через всю деревню. Горделиво прошагать через всю деревню. А на главном динчжуанском перекрестке как раз сидели деревенские. Те, кто еще не помер. Было время завтрака, и они собрались с чашками посидеть на главном перекрестке. День обещал быть жарким, но поутру жара еще позволяла выйти из дома, вот народ и решил собраться вместе, позавтракать, поговорить. Кто уже поел, поставили пустые чашки на землю. И тут на главную улицу вывернул мой отец, ступал он горделиво, даже ноги у него взлетали выше обычного. Не доходя до главного перекрестка, он остановился, вытер правую ногу о левую штанину, а левую ногу о правую. И кожа на его сандалиях заблестела, будто зеркало. И лицо отца засияло как зеркало.
И отец горделиво подошел к деревенским.
Ван Баошань тоже сидел со всеми на обеденном пятачке, а едва завидев моего отца, закричал в голос:
– Ой-ё! Братец Хой приехал с утра пораньше?
Отец улыбнулся Баошаню и сказал с улыбкой:
– Проезжал мимо, решил заглянуть.
Он достал из кармана пачку сигарет, настоящих сигарет с фильтром, и вытащил из пачки сразу несколько штук, сначала угостил Баошаня, а потом и других деревенских слева и справа от Баошаня – отец протягивал каждому по сигарете, приговаривая:
– Вот, вот, отведайте моего табачку, одна пачка стоит как половина гроба, одна сигарета – как десять цзиней соли, цзинь масла или полтора цзиня свинины.
Деревенские изумленно ахали. И Ван Баошань изумленно ахал:
– Неужто правда?
А отец усмехнулся:
– Ты попробуй только, как пахнет! – Он достал из кармана зажигалку и прикурил Ван Баошаню его сигарету, а потом угостил и остальных деревенских на пятачке и каждому дал прикурить.
Цзя Гэньчжу сидел правее, рядом с другими деревенскими, отец раздал каждому по сигарете, а его обнес. Он не протянул Цзя Гэньчжу сигарету, только бросил на него косой взгляд и увидел, что Цзя Гэньчжу весь ссохся и почернел, что лицо его покрылось россыпью корост и сухих болячек, а сам он так ослаб, что казалось, тронь его – повалится на землю. И глаза Цзя Гэньчжу смотрели мутно, и зрачки подернулись зыбкой пленкой, и во взгляде его как будто читалась мольба. Как будто сейчас, когда лихоманка его почти доконала, когда лихоманка высосала из него все силы, ему оставалось лишь покорно молчать, оставалось лишь примириться с моим отцом. И когда отец начал раздавать сигареты, лицо Цзя Гэньчжу даже просияло от радости. Но потом отец подошел ближе, и бросил на него косой взгляд, и обнес его сигаретой, и угостил сигаретой его соседа, и тогда лицо Цзя Гэньчжу захлестнуло темным багрянцем. Лицо Цзя Гэньчжу вздулось и покраснело, словно печенка. Словно свиная печенка.
Раздав сигареты, отец направился к шоссе за околицей, где его ждал сватотряд. Горделиво зашагал прочь, но спустя несколько шагов обернулся и поймал на себе взгляд Цзя Гэньчжу, полный злобного бессилия, и в ответ со всей силы пырнул его глазами, словно ножом.
Полоснул своими глазами ему по глазам.
3
Деду все было известно, отцовы дела лежали перед ним как на ладони. Он дождался, когда отец уедет, и направился прямиком в деревню. Сначала заглянул домой к Дин Юэцзиню, Юэцзинь с семьей сидел за столом, на завтрак у них была жареная тыква и припущенные с луком яйца: кусочки тыквы и яичные хлопья золотисто желтели, лук отливал темно-зеленым, в котелке белел рисовый отвар, а на блюде маслено блестели жареные лепешки. Юэцзинь с домочадцами заперлись и сели завтракать, но тут пришел мой дед. Хозяин уступил ему место за столом и пустился объяснять: дескать, лепешки он пожарил для себя – жить осталось недолго, надо порадоваться напоследок, но одному пировать совестно, вот и решил нажарить побольше, чтобы всем досталось по кусочку.
– Ешьте, ешьте, – сказал дед, садясь за стол.
Дед знал, что, когда больные ушли из школы, Юэцзинь снова наведался в управу и каким-то образом вытребовал у них муки и риса. С печатью динчжуанского селькома он мог забирать себе положенную деревне матпомощь, и дома у него всегда хватало белого риса и отборной муки. Хватало масленых лепешек. Потому Юэцзинь с домочадцами и запирались, потому и ели масленые лепешки. Со своего стула дед увидел, что под стрехой у Юэцзиня лежит полтора десятка новеньких школьных парт, а рядом – павловниевые бревна длиной не меньше семи чи, да такие толстые, что в одиночку не обхватить: сразу ясно, что это павловния со школьного двора. Еще дед заметил у боковой стены доски из школьных дверей, на них даже номера классов сохранились. Деду было неловко дальше разглядывать школьные бревна и двери, парты и стулья, не то Юэцзинь решит, что он пришел к нему в дом с инспекцией.
И дед отвел взгляд.
На самом деле Юэцзинь жил совсем не бедно: большой дом, крытый черепицей, бетонный двор, а прошлой зимой с крыши у них свисали целые связки кукурузных початков. Так что на самом деле Юэцзинь жил совсем не бедно, дети у него были румяные, свинья – откормленная. Белая дородная свинья крутилась вокруг обеденного стола, наконец Юэцзинь шлепнул ее по спине, чтобы не мешалась под ногами, и взглянул на деда:
– Дядюшка, что у вас за дело?
И дед разложил на столе сверток, который все это время держал в руках, и достал из него три корешка женьшеня, похожие на три детские головки. Бледно-желтые с прозрачным отливом корешки сплошь поросли усиками и густым пушком и лежали на газетной бумаге, источая прохладный аромат целебных трав. И в ту же секунду, в ту же самую секунду, как дед раскрыл сверток, этот
