Андрей Белый - Том 4. Маски
— Мы — втроем!
— А куда?
— Никуда.
— Как?
Едва вылепетывалось.
И не знали они, что у Пса — остановка с буфетом; он — вылезет, бросивши дочь; разыграется с ним инцидент, не весьма для него симпатичный, подобный заходу к зубному врачу, залезающему в рот клещами железными.
Все — миголет, мимопад.
Заревой купол облака встанет над местом, где в нижних слоях атмосферы смерч крышы срывает и валит деревья; под куполом — тьма; град — с яйцо; и выше ужаса — встал онемевший, зареющий розовато-белый — во все бирюзовое — купол.
Пока еще миг, заключающий вечность, оконным стеклом отделяет, не глупо ль заботиться, что там?
* * *— Вот радость!
— Штраданье!
— Шошнание шовешти!
Шамкал: без челюсти: и как подкошенный, задницей пал, ушибивши крестец; и — смеялся:
— Коштыль заведу!
Но весь стиснулся; в каре-оранжевой рвани растиснулся; в каре-оранжевой рвани: рыдал.
Укокошит его
Никанора мы бросили в тот неприятный момент, когда братом обиженный, чуть не упав на сугроб, засигал и рукой, и ногою под домик, чтобы Серафиму поставить в известность, — брат — раз; негодяй — два-с.
Влетел.
Серафима, простершаяся на диване, с компрессом на лбу, не повертывала головы на него; Никанор перед ней, сломав корпус, к ней выбросил нос: на аршин.
— А!
И стала испуганной серной; и — «фрр» — шелестнула юбчонкою, перекосяся: на локоть.
— Брат!
Вывалилась из подушки; компресс, описавши дугу, пал: на пол.
Никанор, распрямившись, откидываясь — с перепыхом, с задохом: — Вернулся! И — взаверть!
Подпрыгнула: одной ногой — на полу; а другой — на диване; лиловые тени пошли под глазами; согнулась дугой.
— Не томите!
В колени уставилась; рот растянулся; и — зубила; и — передергивала башмачишком.
— Да вы… — подскочил к ней с рукой Никанор. — Он — здоров.
Закипела: задорная, маленькая, — туп-туп-туп, — потопа-тывая и размахивая локоточком, слетела к нему, шею вытянув: все, все — навстречу размечет она!
Никанор, сжав бородку свою двумя пальцами, тыкая в нос ее кончик, с пожимом посапывал; выпятив грудку колесиком, победоносно ее оглядел:
— Брат, Иван — не один: с негодяем!
— С каким?
Ставши девочкой, глупо попавшей впросак, дерябила зеленое платьице: ах, — тяжело состоять при больном!
— Протаскавшись с отпетым мошенником чорт знает где, — наставлял Никанор с таким видом, как будто в Ташкенте урок объяснял второклассникам он, — брат явился: таскаться с ним здесь!
Отлетев на сажень, как к доске, чтоб на ней классный вывод торжественным мелом наляпать, рукою он тыкался в стену, как будто на ней негодяй из обойных узоров простроен; и вновь подлетел он; и палец — к губам; губы — в ухо; глаза же — на дверь:
— И они: затворились уже!
Но малютка вцепилась в плечо: перетрясывала:
— С кем?… Какой?… Затворились — куда: кто? Да — толком, да — ясное: не белибердите!
— Иван, брат, — так чч-то — утверждает, что этот отпетый мошенник, — отец.
— Чей?
— Да — ну те же: Элеоноры Леоновны! Чей же еще?
— Как? Мандро?!
— Кто?
— Как кто: тог, который… ну глаз же!
И стиснула пальцы; и вновь их растиснула: белые пятна остались на них.
* * *Никанор вспомнил все:
— Укокошу его!
И Пабло Популорум
Захватив кочергу из-под печки, он — в дверь: был таков. Серафима же, простоволосая и неодетая, выбросив локоть, как щит, захвативши юбчонку другою рукою, с оскалом, — за ним: через снежины; блеск золотых волосят с красно-розовым просверком бросила в золотоватые, солоноватые уже вечерние блески, пылающие из вишневых дымов.
«Фрр» — скорее, скорее, скорее, и локтем — направо, налево: по воздуху!
А изумрудные складки и крылья сиреневой шали, запырскавши искрой, плескались за ней.
Впереди — благой мат:
— Фу, фу, фу!
Кочергой по ледовине:
— Я!
Никанора поймав за рукав, перепрыгивала чрез алмазные ребра загривин; увидев Мардария, несшего кислый кочан через двор, руку вырвав, рукою — на дом, а очком — на него: Никанор:
— Помогите, — он выорнул, — вор, выжигающий глаз!
Перенесся; и — фрр — Серафима за ним: перепырснула блеском из блесков.
Мардарий, напучив глаза, бросив кислый кочан, точно бомбу, в сугробину, дернувшись красно-оранжевой гривой и красно-оранжевым усом, толкаясь локтями —
— за ними: —
— и бросив тюфяк на снега,
баба-Агния, шамкая и клюнув носом: —
— за ними! —
Икавшев — за всеми!
И сахарным хрустом, и треском, как рыбьих чешуек, отхрустывало десять ног.
Распахнулся ледник: из него повалили рабочие, как вырастающие из кочанной капусты: явился на свет, чорт дери, забастовочный весь комитет, заседавший бессменно в подпольи под домом, который искала полиция, — то есть: Сей-женко, Гордогий, Богруни-Бобырь, Умоклюев, Франц Узи-ков, Саша Шаюнтий.
За ними — Пабло Популорум: из Пизы!
А из-за заборов торчало в дыре гнидоедово рыло; и выпуклое и багровое, как голова идиота, свалилось огромное солнце.
Бой братьев
Влетев в коридор друг за другом, — наткнулись они на препятствие!
— Ай!
— Осторожней!
Во мраке, держа караул при дверях, с половою огромною щеткою, как с алебардой, профессор Коробкин стоял; увидавши махающего кочергой Никанора, ведущего в бой —
— Серафиму,
— Мардария,
— Агнию, —
— он, —
— точно
бравый солдат, выпад делающий в неприятеля, выкинул щетку в лицо Никанору.
И братья Коробкины, вооруженные друг перед другом, пылая готовностью, — брат, Никанор, — нападать, брат, Иван, — защищаться, — сопели друг в друга, вперяясь друг в друга.
И вдруг брат, Иван, — как затявкает, бросившись усом на темь коридора, откуда пылали кровавые космы Мардария:
— Можете переступить через тело мое, говоря рационально: и только-с!
Брат, — серенький, рябенький, — фалдой вильнув, передергивая кочергою в тетеричной ряби, моргался на брата, Ивана.
— Я — эдак-так — я, — передергивал он кочергою, — из принципа: к двери пробьюсь!..
Он ногой, как копытом, махал:
— Я мерзавца…
— И — «цац»: кочергою, клочочки обой отцарапывал:
— Ты? Никогда-с!
— Он тебе — глаз!
— Да-с?
— Глаз!
— Никогда-с!
И Коробкины, яростные, закатали друг другу глазами: затрещины.
— Что он, — грудной, женский вой, — сделал с дочерью?
И появилась рука: Серафимы; тут Никанор на Ивана пошел; но малютка, схватив за пиджак Никанора, ногой опираясь о стену, тащила назад; Никанор, протянул нос к носкам, кочергой подъезжая к щетинистой щетке, — как вылетит да как крючком кочерги — «бац» — по щетке, стараясь крючком зацепиться; и выдернуть.
— Эка?
Профессор, заплатой отдернувшись, — сам не дурак, —
с перекряхтом скривился; и — бросился на грохотавших пустыми бочонками очень коротких ногах, точно в бой барабанов:
— Ну что же, — давай, брат, тягаться!
Щетиною он кочергу зацепил, сковырнул, вырвал: грохнулась:
— Есть!
И — ногой на нее наступил:
— Дело ясное: дальше-с?
Из тьмы на него передернулись пальцы, но — без кочерги: кочерга — под пятой!
Где Мардарий, где Агния! Трусы: сбежали.
Как тыква, пропучен
Малютка с лиловым от злобы лицом, сложив руки, на них с оскорбленным достоинством выпучилась, точно рыба, — глазами: огромными, синими; вдруг: руки — в боки; лоб — в бод: на профессора; точно Эриния!
— Как вам не стыдно? — гром арф. — Что вы тут натворили?
Но ей перед грудью поставилась щетка:
— Молчать, в корне взять!
И профессор ударил в пол щеткой.
Она — от него: он — за ней:
— Двадцать ведьм!
К Никанору:
— Не жег!.. И — не он-с, — говоря!.. А — отец; публицист из Парижа: и — все-с!.. Дочь проведал!..
Здоровье, знать, им поморочило: неизлечимый!
— Я-с, — да-с, — сам привел… И я-с, — да-с, — не позволю: гостей моих трогать!..
— Изволь, Никанор, — оскорбительные выраженья убрать!
— Он — больной! — Серафима на щетку полезла.
А он ей с оскалом страдальческим, жалуясь точно,
пузырь из плевы показал, —
— глаз, —
— метающий фейерверк!
Верить просил!
Она — руку под сердце: так будет, как было; за ухом ему протереть, потому что ум — дыбом; и — волосы: дыбом, седины, протертые одеколоном, по-прежнему лягут в колени ей:
— Путаюсь!
И — дикий отсвет улыбки явился в лице: свои руки
локтями сведя, вся сжимаясь, холодные пальцы затиснувши в пальцах, прижав подбородочек к ним, — подогнулась над щеткой, под щетку нырнула; и — стала с ним рядом; и — руку ему на плечо положила.
