Андрей Белый - Том 4. Маски
Малютку свою — оскорбил!
Она — села в ногах, зажимая ручонки в коленях, прислушивалась к его сапу; и бледную мордочку вздернув, она наблюдала за щеткой, как он, ей любуясь; чрез все улыбнулась ему; залилась как цветами миндальными, чуть розоватым, но странным, румянцем.
Как бы говорила ему:
— Со мной делай, что хочешь, коли — решено: суждено
Золотистые слезки закапали.
— Что?
Бородою, как облаком, нежно головку покрыл ей:
— Я — путаюсь!
Гладил, но выставил щетку, следя, чтобы брат, Никанор, — не… взять в корне!
А, брат, Никанор, ему спину подставивши, — плакал и стало им тихо.
* * *Стоял, как солдат караульный, надув свои губы в кулак нос, —
— как тыква: —
— пропученный и перепученный!
Проволокли
Ставши желтым, Акакий, и ставши зеленым, Мардарий,
с глазами катавшимися, бледно-белыми —
— поволокли на них —
— Тителева!
Он, едва выбиваясь повесившейся головой, с разъерошенною бородой, являл странное зрелище; рот закосился, когда, завалясь к паутинникам, еле мотнул:
— Туда, ну-те!
Грудь дергалась:
— Что с ним? — малютка: к Мардарию.
Стиснувши щетку, профессор присел и тревожно вкатился в глаза: изнемогшего.
— Ты, брат, что — а?
Но больной, помотал головой…, и — к Акакию:
— Ну-те, — туда!
И Акакием вшлепнутый в кресло, глаза закрыл он.
А Мардарий, сцепясь с Никанором, рукою — ко рту:
Орьентировали о Мандро… Надо это, — на дверь, — поскорее, того, потому что машина явилась.
Профессор же щетку свою на плечо — под Мардария и Никанора:
— Что-с? Что-с?
— Да за вашим «мусью» прикатила машина; какая-то виза!
Растерянно:
— Если являются к нам, откровенно, то нам, — мне, Терентию Титовичу, — улепетывать надо!
К профессору:
— Вы нам на шею его привели; вы и выпроводите!
— Так-эдак, — Иван, брат!
— Да-с! Сейчас!
И приставившись ухом, под дверь, — тук-тук-тук!
— В корне, — вас: вызывают; пожалуйте-с!
Дверь распахнулась: сутулое туловище выходило; профессор — ему:
— В корне взять!
Но поправили:
— Виза.
Малютка следила, чтобы Никанор, увидавши Мандро, вновь не выкинул штуки; она кочергу забрала; Никанор все внимание сосредоточил на брате, Иване: так чч-то — рецидив!
Брат, Иван, повернул эфиопскую морду к Мандро; будто даже не он приволок его, бросив свой палец в переднюю:
— Выход — вот здесь.
И к Лизаше:
— Так все, говоря рационально, — по предначертанью.
Спиною ее защищал от Мандро, силясь увидеть глаза: они — сухо безумные!
— Эдакие — происшествия в круге возможностей, высших-с, — обычное дело!
Как кукла, моргала она.
— Уходите, — Мардарий к Мандро.
И Мандро, с пустотою в глазищах, с оскалом — в переднюю, даже не бросив прощального взгляда на дочь: уж ничто не касалось его; и — ничто не задерживало; путь — свободен и легок; казалось, — уходит, чтоб снова вернуться, и зная, что радость, — огромная, рвущая душу, — на крыльях его переносит: куда?
Провалился сквозь землю
Лизаша припомнила в руки профессора павши вчера обрела она ясность.
И — пала:
— Вы, он… трое нас?
— Да-с!
А Тителев, видно, — четвертый, из двери свой выкинул красный жилет; и пошел, опираясь на руку Мардария.
— Тира?
Пустыми глазами увидел: два глаза — в два глаза: железо — к магниту!
И квост скорпиона, морщина, просек его строгий базальтовый лоб; и она поняла, что стояние друг перед другом — последнее: больше они не увидятся
Круг!
И он — руку отдернул под бороду, в воздухе взвесилась
— Тира?
— За что?
Свои руки — по швам; пяткой топал в гостиную.
Топ закосив, как кинжалом, сквозь шерсткую бороду глаз себе в сердце всадил он, зажавши по швам два стальных кулака.
И ему Серафима, кидаясь к Лизаше, как бы защищая ее от удара. — грудным, низким голосом:
— Жестокосердный!
— Партиец: я!
Тителев, бросивши бороду, бросивши два острых локтя отгибом спины в потолок, захватился руками за голову точно отрезал себя от последнего в жизни, чтоб в первых рядах стать: ударился двумя локтями о стол.
Никанор подскочил: как пушинку, Лизашу понес; и за ним Серафима, чтоб в серых, как дым, перевивчатых кольцах на черное все положить; и — над ней убиваться.
Профессор услышал, — как ветер, поющий в горах; он не выронил слова; он щетку сжимал утомленно; он — правды хотел.
Уже Тителев, взяв себя в руки, стоял при пороге:
— Идите себе: этот дом очищают полиция сию минуту нагрянет; ее встретят бомбами… Шли бы…!
Мардарий, свалявши в гостиной ковер, на колено упал и рукой показал на то место, которое он обнажил.
Свою вытянув шею, а руки — по швам, став на то обнаженное место, глядел на профессора Тителев так простодушно и грустно:
— Была коротка наша встреча.
Моргали усталыми лицами и отирали испарину:
— Не поминай меня лихом, коли что вчера… Еще встретимся ли?
И Мардарию подал он — знак; и подполье взурчало; и — пол передрагивал.
Тителев —
— медленно стал опускаться в отверстье квадратного люка; по пояс, по грудь; голова снизу вверх поглядела; рука, кисть, два пальца…
В квадратном отверстии нет ничего, кроме света свечи да поставленных ящиков.
Грустно стоял, опираясь на щетку, профессор, склоняя над люком усталую голову.
* * *Снизу приставили лесенку; кто-то карабкался; сжав черный браунинг в твердой руке, появился из люка огромного роста рабочий с железным лицом; две ручные гранаты качались при поясе; оба, как замерли, — недоуменно.
Рабочий с железным лицом произнес:
— Вы — того бы, товарищ: очистили место.
И он за профессором, шлепая в пол, — пошел.
Тойфель, картойфель
Друа-Домардэн переталкивал тело; вот выведено: даже — подведено к… офицерику: розовый мальчик, — такой симпатичный; и он — растерялся:
— Мосьё Домардэн?
— «Домардэн» — что такое?
— Си-си[135].
Удивлялись: забор разбирают какие-то: слом; в него прут: из соседнего дворика; под ледником что-то: сходка?
— Вам виза, пакет: передача… Прошу за мной следовать; я провожу вас: туда.
Как? Какая? Ловушка? И тут же: ведь выручил этот Картойфель из Риги, который все может, — два года назад, когда он был доставлен в тюремный покой; подменили же их номера; мертвеца и его; он, накрытый шинелью, в мертвецкую вынесен был; мертвеца же на койку его уложили; так — умерли оба: для сыщиков.
Все этот —
— тойфель: —
— Картойфель![136]
Случись, — и он явится; можно ли было забыть, что Картойфель в Москве: все еще; появляется там, где не ждут; пропадает оттуда, где ищут; Друа-Домардэн потерял его нить бытия; что не значит еще, что Картойфель его на видках не имеет.
Свидание с дочерью, встреча с профессором; и провались: Велес, Тертий, Мирра!
Он вышел; машина стояла; в машину он сел; офицер же — за ним; а те двое, в тулупах, — за спинами: лица скрывали.
Их тотчас забыл.
Унеслись: ясным вечером.
* * *О, —
— синета отдаленных домов — голубая! А красные домики издали, точно в сияющем паре, молочном, чуть-чуть фиолетовом, —
— розовою
желтизною смеются: —
— цвет персиков!
Крыша с большим отстояньем от окон; цвет — хлебного кваса; заборик; цвет — хлебного кваса; и — Наполеон его видел; а рядом — доминище: семь этажей вздыбил улицы угол; он выкинул сорок балконов; он — ими осклабился.
Щель междустенная: узкий и небом синеющий вырез, линейкой воздушною глупо поставленный; и — протупела стена безоконная (окна уборных в ней — слепы): дом, шесть этажей; цвет — печенье: крупа «Геркулес»; между окнами — все треугольники, выбитые из квадратов: вид — глупый; вид — новый; недавно ведь еще букетец цветистых домчонков, топорщился.
Их разобрали; и с этого места продылдились три глупых дуры.
И все приседает кругом.
* * *Не о том вовсе думает; надо бы думать; хотел офицерика, робкого мальчика, атаковать:
— Куда, что, кто, зачем?
Да запело, —
— сияюще, идиотически, что —
— Миновали страданья, прошли испытанья;
Я снова с тобой, мой друг!
Иоахим Терпеливиль
И вот Гурчиксона шары, синий, красный, — аптечные, — где Тигроватко живет.
Здесь машина застопорила.
— Как так?
— Именно.
Вежливый, блещущий мальчик, став косноязычным, конфузливым, дверцу открыл, приглашая сойти:
