Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Я начал было рассказывать о полученных нами сведениях, но руководитель протокола вдруг предостерегающе шикнул на меня — в тихом прохладном кабинете это был ошеломительно резкий звук, полный гнева и возмущения.
— Мы пришли, чтобы узнать, где находится наш брат Амир, — упрямо договорил я, хотя сам уловил в своем голосе легкую дрожь.
— Ее брат, — поправил руководитель протокола с нарочитой вежливостью, снова посмотрев на меня как на идиота, который не видит грозящей ему опасности. Этим взглядом он предупреждал, чтобы я не испытывал его терпение. Затем, опять повернувшись к Саиде, сказал: — Вы пришли просить за своего брата, верно? Вы знаете, за что его арестовали? Ведь знаете, правда? Его арестовали за то, что он изнасиловал пятнадцатилетнюю девушку. Девушку из хорошей семьи, еще школьницу, которую горячо любят все ее братья и родственники. Поступок вашего брата мерзок, безобразен и непростителен. Много лет люди вроде него творили с нами подобное, безнаказанно обесчещивая наших сестер. Но теперь времена изменились, и ему придется ответить за содеянное. И наказание его будет соответствовать степени злодейства, которое он совершил.
Слушая эту тираду, я не удержался от недоверчивого хмыканья. «О каких людях вроде него ты говоришь? И кто такие вы сами? Разве вы совершали меньшие зверства, чем те, какие ты приписываешь сейчас людям вроде Амира?» Вот что я хотел сказать. Вот что я почти сказал. Все это полностью сложилось у меня в голове, но я не знаю, какую часть этого мне удалось произнести. Я никогда не приближался к влиятельным людям настолько, чтобы понять, как работают их мозги, и не знал, что лучше: заискивать перед ними или твердо стоять на своем. Едва я открыл рот, как Саида решительно опустила руку на мое колено, и мне удалось только выдавить из себя что-то невразумительное, какое-то малопонятное мычание. Я человек не очень смелый и тем более не безрассудный. Все, что я тогда сказал, сорвалось с моих губ раньше, чем я успел испугаться, хотя наш мир в то время был полон страха. Хаким глянул в мою сторону, точно ожидая продолжения, но в его холодных глазах я прочел: берегись!
— Можем мы узнать, где он, чтобы услышать от него, как все было? — спросила Саида. — Иначе мы не поймем, как ему помочь.
— Нет, не можете, — ответил руководитель протокола Хаким.
— Если вы не позволите нам увидеться с ним и предложить ему ту помощь, которую мы можем оказать для его защиты, это будет несправедливо, — возразила Саида. — Можем ли мы хотя бы увидеть его, убедиться, что он цел и невредим, и послушать, что он скажет в свое оправдание?
— Нет, не можете, — повторил руководитель протокола Хаким, и мне почудилось, что я услышал тихий смешок секретаря, который привел нас к нему в кабинет. — Когда и если ваше свидание с братом будет сочтено целесообразным, вы получите соответствующее уведомление, — добавил он.
— Можем ли мы попасть на прием к мхешимиве и обратиться с этой просьбой к нему лично? — задала Саида очередной вопрос. — Я не могу поверить в обвинение, которое вы предъявили моему брату. Все не могло произойти так, как вы говорите.
— Нет, не можете, и все произошло именно так, как я говорю, — ответил Хаким. — А обвинение предъявил не я, а сама девушка. К тому же вы в любом случае не можете обратиться к его превосходительству, поскольку его нет в стране: он уехал в Азию и проведет там весь ближайший месяц. — С этими словами руководитель протокола отвернулся от нас к своему столу и бросил через плечо: — А теперь можете идти.
— Что с ним сделают? Разве его не будут судить? — спросила Саида, впервые заговорив напористо, даже отчаянно. — Вы не можете отмахнуться от нас, как будто мы просто любопытные посторонние. Он мой брат! Загляните в свое сердце и представьте себе чувства сестры, которая беспокоится за судьбу родного брата.
Руководитель протокола сел за свой стол, ничего не ответив, а секретарь открыл дверь и показал нам рукой, что надо уходить. При этом он озабоченно склонил голову набок, словно предлагал нам уйти ради нашего же блага, однако в его жесте проскользнула насмешка, которую он даже не попытался скрыть. Когда мы снова вернулись в приемную, он записал наши имена и адрес и сказал, что свяжется с нами, если нас пригласят на прием или появится какая-нибудь другая полезная информация. Он назвал нам свое имя — Абдалла Хаджи. Я видел, что в глазах у него еще тлеет слабый огонек возбуждения, и не мог точно определить почему. Наслаждался ли он своей бюрократической властью? Или с удовольствием вспоминал, как руководитель протокола играл мускулами? Или ему было просто приятно, что с нами обошлись жестоко и он тоже приложил к этому руку?
Всю обратную дорогу мы молчали, а дома заново обсудили наше положение. Что они сделают с Амиром? Каково наказание за то, в чем его обвиняют? Я сказал, что не знаю.
— Должно быть, его арест организовал Хаким — сердитый брат, взбешенный оскорблением, которое нанесли его семье. Слышала, как он распространялся про людей вроде него? Возможно, со временем его гнев уляжется, — сказал я, хотя он показался мне способным на любую жестокость. — Возможно, его отец проявит больше милосердия, когда вернется из своей поездки.
— Я тоже не думаю, что все так безнадежно, — согласилась Саида. — Может, он просто хотел нас запугать. Этот секретарь сообщит нам, где держат Амира, иначе зачем бы ему понадобился наш адрес? Через день-другой мы получим от него весточку, и тогда можно будет увидеться с Амиром и принести ему какой-нибудь еды и чистую одежду.
— Да, — сказал я, и в мой голос, должно быть, прокралась скептическая интонация, потому что Саида взглянула на меня с укором и немного помолчала.
Потом она стала перечислять вещи, которые могут пригодиться Амиру в тюрьме, пока в этом деле не произойдет какой-нибудь новый поворот. Я слушал и думал, не взять ли мне лист бумаги, чтобы все это записать. Перечень получался большой. Похоже, Саида начинала потихоньку привыкать к мысли, что ожидание может оказаться долгим. На мой взгляд, лучшей тактикой для нас оставалось ждать в расчете на то, что со временем родные этой девушки остынут, и еще, может быть, молиться, чтобы вице-президент, возвратившись из Азии, не стал строго карать Амира. Говорили, что он человек умный
