Индекс Франка - Иван Панкратов
— Да что тут может быть нового, — отмахнулся Платонов. — Начальство ругает, фонд штрафует, вредность урезали, дальневосточные льготы уменьшают. Наверное, думают, что мы меньше есть стали.
— А вы не стали? — уточнил Гришин.
— Я — точно нет, — ответил Виктор.
— И я, — поддержал его с дивана Москалёв.
— Я даже больше стал, — пробубнил Лазарев, что-то тщательно пережёвывая. — Не критично, конечно, в меру — но тем не менее.
— Нда, — задумчиво прокомментировал Гришин. — Тоскливо. А повеселей никаких новостей? Премии, грамоты, праздники, оргии какие-нибудь намечаются?
— Да мы скоро будем билеты входные на работу покупать, — Лазарев отвлёкся от ланча и развернулся к коллегам. — А ты говоришь — оргии. Я бы с удовольствием… Так что с моим дедом? Ему с катетером до конца дней ходить?
— По сути — да, — подтвердил Гришин. — Или оперироваться, но я бы… Там такой букет сопутствующих, плюс энцефалопатия. Выдернуть он его не выдернет, но…
— Так уж и не выдернет? — скептически спросил Москалёв. — Эти деды крайне непредсказуемы. По дежурству порой всякое видеть приходится, в терапии особенно. У них средний возраст пациентов сто два года. Придёшь среди ночи, а там кровать вся в крови и катетер в руке, будто он гадюку под одеялом ловил, придушил и башку ей оторвал. Они упорные, эти ветераны Куликовской битвы с энцефалопатией. День или два потратят на то, чтобы приспособиться, чтобы понять, где болит, а где не болит; прикинут, как тянуть. Сказка «Репка» с урологическим уклоном. А потом всей палатой победу над катетером отмечают. Я в таких случаях не лезу туда сам, вы же понимаете. До утра терпит, а потом проще вас позвать.
— Согласен, — сказал Гришин. — До утра такое точно терпит. А потом — всё ведь зависит от патологии. Можно и цистостому… Хотя если они цистостому раскурочат, то станет совсем плохо.
— Конечно, станет, — Москалёв встал с дивана, потянулся. — Родственникам сколько не объясняй, как за такими штуками ухаживать, всё бесполезно. Через пару недель вернутся после выписки. Им что «цисто», что «коло», что «гастро» — любую стому в человеке приведут в состояние полнейшей негодности.
— От уровня понимания зависит, конечно, — Платонов подключился к разговору. — От образования. От исходного материала, так сказать. Вот мой дед до девяноста четырёх лет прожил при полной памяти. Снимки рентгеновские читал, пока видеть мог, потом катаракта помешала. Больных консультировал, коллегам советы давал. Базис был мощный. Высшее образование. Человек всю жизнь над собой работал, книги читал, самообразовывался, не пил, не курил. Меня как врача вырастил, дочь свою — мою маму — тоже. Тратил себя только туда, куда было нужно, но тратил зато до последнего, до самого донышка…
Виктор помолчал, потом добавил:
— А насчёт цистостомы есть история интересная. Тоже, кстати, об уровне говорит — на этот раз генеральском. Возможно, вы знаете, — обратился он к Гришину. — Генерал Гастон Александр Огюст де Галифе в тысяча восемьсот шестьдесят втором году был ранен в живот. Ранен не особо тяжело, но с повреждением мочевого пузыря. Ему была установлена цистостома. И поскольку к катетеру всегда приделана бутылка, то её надо куда-то прятать. Например, в карман, а это неудобно и видно. Прятать надо куда-то внутрь.
— В чём мораль басни? — спросил Лазарев.
— Вы только что прослушали историю появления брюк «галифе», Алексей Петрович, — Платонов любил удивлять аудиторию историями из Академии, — историю брюк особого покроя, которые были нужны лишь одному человеку, а стали неотъемлемой частью военной формы на долгие годы. В подражание, так сказать, и чтобы скрыть истинный и не самый героический их смысл.
— Неожиданно, — сказал Гришин. — Я не знал, спасибо.
— Обращайтесь, у меня такого добра навалом, — улыбнулся Виктор. — Правда, урологических историй крайне мало, всё-таки учился я в Академии несколько по иному профилю. А это к нам? — услышал Платонов сирену за окном и выглянул в окно. — Точно, к нам.
Не желая слушать лающий звонок, он вышел в коридор и открыл дверь, встречая «Скорую». Водитель тормознул у пандуса и тут же выскочил из кабины — помогать. Открыли заднюю дверь, что означало пациента на каталке.
В боковую дверь медленно спустилась полная женщина в униформе; видно было, что движения даются ей с трудом. Она замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к тому, что происходит внутри неё, сморщилась и направилась к Виктору, держа в руках сопроводительные бумаги.
— Спина? — с сочувствием спросил Платонов, краем глаза отметив, что на каталке лежит молодая женщина с забинтованными руками поверх одеяла.
— Поясница, будь она неладна, — практически простонала врач «Скорой». — Чувствую, помру на работе. Больничный с боем дают — народу-то не осталось совсем.
— Может, диклофенак?
— С радостью бы, — вздохнула доктор. — Я и сама могу. Но когда смены «сутки через сутки», эффект практически отсутствует.
Ей было слегка за пятьдесят, как показалось Виктору, плюс комплекция далеко не спортивная. В таком возрасте спину уже имеет смысл беречь основательней, чем в молодости — но издержки профессии частенько не позволяли это делать.
Они поднялись по пандусу в приёмное, Платонов придержал дверь для каталки. Доктор протянула ему лист на подпись, он черканул там не глядя и слегка надорвав бумагу.
— Как обгорели? — спросил он у пациентки, чей мутный проспиртованный взгляд блуждал по стенам. Ответил за неё водитель «Скорой».
— Бухала в притоне каком-то, — махнул он на пациентку рукой. — Решила прикурить. Спичка упала на скатерть, та загорелась. В итоге они все от скатерти прикурили.
— Сама рассказала? — спросил Виктор.
— Подруги её, — уточнил водитель. — Из всех только вот это чудо погорело и ещё одна, которая потом скатерть со стола дёрнула и в ванну закинула. У неё рука немножко пострадала. Ехать наотрез отказалась.
— Обезболили девицу трамадолом, — дополнила доктор. — Дышит она плоховато, но мы быстро доехали. Думаю, ваши реаниматологи разберутся. Документы у неё есть, под спину бросили, найдёте.
— Так диклофенак-то уколоть? — переспросил Виктор.
— Некогда, — махнула рукой врач «Скорой». — Спасибо, конечно. Мы поехали.
Она отошла уже почти к самой двери, но вдруг обернулась и спросила:
— Полиночка наша как? Мы там все за неё переживаем.
— У Полины Аркадьевны всё хорошо — настолько, насколько может быть хорошо с её травмами, — ответил Виктор. — Все операции уже состоялись, и вполне успешно.
— Бедная девочка, — покачала головой доктор. — Такое пережить… Что он от Полиночки хотел? Чем она ему не угодила? Это ведь я должна была ехать к тому сумасшедшему, на нашу бригаду уже и вызов передали. Ожог кипятком, молодой человек. Но он ещё пару раз перезвонил и просил, чтобы именно Кравец… Убедил как-то старшего врача. Мол, доверяю только ей, знаю её, прошу-умоляю и всё такое. И вот так получилось…
Она вздохнула тяжело и совсем не по возрасту и ушла. Платонов, замерев от её слов, пытался соединить в голове те самые «два плюс два», что не складывались с тех самых пор, как он расстался в кафе с Ларисой.
Пациентку переложили на каталку отделения. Сама она почти не помогала, потому что дышала часто и поверхностно. Вызванный сюда Кириллов задал ей пару вопросов, потом повернулся к неподвижно стоящему Платонову и сказал:
— Так, не спать. Бери в операционную, я прямо там трахеостому наложу, ей на ИВЛ самое место.
Пациентка, услышав, что её ждёт нечто непонятное, задышала ещё чаще и побагровела.
— Зовут как?
— Лиза, — почти шёпотом на выдохе ответила пострадавшая. — Это что… стому… не хочу…
— Сдохнешь, дура, — наклонившись к ней, сказал Кириллов. — Я жду, время пошло.
Платонов вышел из ступора, скомандовал катить пациентку в операционную. Лена, едва выглянув в коридор, сразу поняла всё без слов, прервала генеральную уборку и занялась приготовлениями.
Балашов дал Лизе маску прямо на каталке — сатурация сразу поднялась. Пока Виктор с Леной снимали с неё повязки, выполненные на «Скорой», из реанимации принесли набор для трахеостомии,
