Индекс Франка - Иван Панкратов
— Гангрена, гангрена, ему отрежут ногу…
На ходу он надевал перчатки, огибая стол операционной сестры и наркозный аппарат.
— Что по проценту будет? — спросил он у Виктора.
— Пока вижу меньше двадцати, — Платонов уже освободил руки Елизаветы в волдырях и копоти. Когда он убрал одеяло, выяснилось, что пострадали не только руки. — Ещё грудь немного и живот. Напишу двадцать пять и не сильно погрешу против истины.
— «Эндоскопов» позвали?
— Да, — ответил Балашов, держа маску и глядя на показания приборов. — Язык в копоти, это я и так вижу, — он мазнул по языку пальцем в перчатке и показал. Видно было так себе, но все поверили.
— Они что, ждали, когда скатерть вместе со столом сгорит? — поджал плечами Платонов.
— Маргиналы всегда отличаются непредсказуемостью поведения, — сказал Кириллов, встав за спиной у Балашова. — И это надо голосом Николая Николаевича Дроздова говорить, тогда проще понять, с кем имеешь дело.
Тем временем Виктор убрал отслоившийся эпидермис, отмыл копоть. Лена подготовила большие салфетки, чтобы обернуть Елизавету. Платонов повернул её набок, и они увидели на каталке паспорт в потёртой обложке.
— Я очень надеюсь, что где-то внутри паспорта найдётся и полис, — тяжело дыша (Лиза оказалась несколько тяжелей, чем он рассчитывал), сказал Виктор. Лена протянула к паспорту руку, взяла его, он неожиданно раскрылся…
И из него на каталку выпал таракан. Огромный, жирный таракан с длинными усами и вальяжной походкой.
Лена заорала и отдёрнула руку.
Вместе с ней взвизгнула санитарка, а потом по цепочке и анестезистка Варвара — она вообще ничего не успела увидеть, но реакция у неё была неплохая. Паспорт взлетел выше бестеневых ламп и приземлился точно в лоток с бетадином, разбрызгивая вокруг ярко-коричневые капли.
Таракан, глядя на всё это, деловито приблизился к краю каталки и взглянул вниз. Платонов смотрел на него, совершенно забыв о том, какой вес он держит сейчас.
— Что вы смотрите? — вывел всех из оцепенения Кириллов. — На пол его скиньте и ногой!
Виктор не мог отпустить ни одну руку, что он и показал Кириллову взглядом поверх маски.
— Ничего сами не в состоянии сделать! — выругался Кириллов, добавив пару слов без падежей, смахнул таракана на пол и раздавил. — На кровотечении тоже бы так стояли и смотрели? Вот же, твою мать, теперь тапок мыть придётся.
Он вышел в предоперационную. Послышался шум льющей воды; сквозь него вполне отчётливо доносился богатый словарный запас Кириллова.
Когда он закончил, Платонов с Леной уже наложили все повязки. Паспорт лежал на её столе — повезло, что покрасился он далеко не весь, а лишь угол. Полис, действительно, нашёлся внутри, и это значительно облегчало лечение пациентки для администрации больницы.
Не заставляя себя долго ждать, Кириллов надел новую пару перчаток, раскрыл набор и выполнил трахеостомию. Балашов к тому времени уже установил подключичный катетер. Следом Елизавете ввели мочевой — в общем, все нужные шланги были на своих местах. Следом пришли эндоскопы в количестве одного человека, осмотрели бронхиальное дерево, угрюмо покачали головой со словами: «Сажа есть и много, до сегментарных бронхов, водой смывается, ожог ставим однозначно». Виктор в голове прикинул индекс Франка, сразу же возросший из-за ожога дыхательных путей, и отметил про себя написать Лизе в истории болезни «крайне тяжёлое состояние» и добавить в диагноз «Отравление продуктами горения».
Кириллов снял перчатки, бросив их рядом с головой пациентки на каталку, и сказал:
— Запишите её как «Княжна Тараканова».
И ушёл, напевая вместо своей любимой «Гангрены» совсем другое:
— Лиза, ещё вчера мы были вдвоём…
— Романтика попёрла, — сказал Балашов. — Киллер тараканий. Не обращайте внимания. Это ненадолго, в коридоре сейчас споткнётся об кого-нибудь… Господи, как же от неё перегаром-то несёт даже на аппарате, — отвернулся он от Лизы и открыл окно.
Вскоре Елизавету выкатили в коридор, качая воздух мешком Амбу, уложили в свободный клинитрон и подключили к аппарату. Выходя из реанимации, Виктор увидел, что возле своей палаты в коридоре стоит Полина и смотрит на него.
Ему стало как-то неожиданно приятно от её взгляда, он улыбнулся и подмигнул ей. Она увидела и подмигнула в ответ. Точней сказать, попыталась это сделать, забыв о том, что левая половина лица её не слушается; в итоге вышло несколько неудачно, Полина смутилась, нахмурилась и зашла в палату.
Виктор вдруг захотел, чтобы уже закончилось рабочее время и они встретились на лавочке, но потом вспомнил, что всё ещё не приготовил для Полины удобоваримого ответа на вопросы. И времени на это у него оставалось всё меньше — сейчас надо было идти оформлять историю болезни «княжны Таракановой», давать телефонограмму о поступлении с пожара и сделать ещё кучу мелких, но необходимых дел.
— Такое впечатление, что середина рабочего дня, а я ещё ничего толком и не начинал, — возмутился Платонов такому положению дел. — Ну ничего, зато день быстрей пройдёт.
Выполнив поставленные самому себе задачи по поступлению свежей пациентки, он пролистал листы назначений; кое-что добавил, кое-что убрал; дописал на завтра паре человек анализы (одному надо было проконтролировать выраженность анемии, другому — азотистый обмен); напечатал несколько дневников и этапных эпикризов; позвонил и напомнил одному давнему пациенту, что квота на него пришла и можно прибывать на операцию в начале следующей недели.
За спиной ходили медсёстры, раздавая на подпись какие-то графики, без конца звонил телефон, в кухоньке кипел чайник, звенела сигналом микроволновка. Приезжали на консультацию к Лазареву дети с родителями; из перевязочной сквозь стену доносился плач и громкие возгласы мам. Временами появлялись врачи из других отделений — они приходили, делились новостями, выслушивали новые сплетни и анекдоты, выпивали чашку кофе.
Всё это прокручивалось вокруг него с какой-то вселенской скоростью, сливаясь в непрерывный хоровод. Виктор обнаружил, что остался один, только когда телефон зазвонил в очередной раз, а взять его, кроме как Платонову, оказалось некому.
Он протянул руку к трубке, в сотый раз за день сказал: «Ожоговое отделение», выслушал жалобную историю о разлитом на ногу неделю назад кипятке, отправил собеседника в поликлинику по месту жительства и с чистой совестью хотел уже поставить радиотрубку в базу, как вдруг у него внезапно сложилась головоломка.
Головоломка из обрывков разговора с Ларисой, нескольких фраз Полины, сказанных ей в клинитроне, слов майора Милькевича и врача бригады «Скорой». Он застыл, словно в руке у него был не телефон, а голова медузы Горгоны, чей взгляд обратил его в камень за мгновенье.
(Вадим позвонил мне в надежде встретиться снова, но я отказала)
(куча интересных находок, вроде графика дежурств по той подстанции, откуда бригада была)
(старые свои связи пыталась поднять, чтоб на «Скорую» хотя бы администратором устроиться)
(представляю, как он звонит в «Скорую», а потом поливает себе руку из чайника)
Лариса не знала — то есть не могла, по её словам, знать — что такого сделал с собой Вадим, чтобы вызвать «Скорую». Она, по её словам, общалась с ним к тому времени уже только по телефону. Но она откуда-то знала, а Полина совершенно точно подтвердила это — потому что Белякову не было смысла врать ей в машине. Да, кипяток. Да из чайника на руку. А график дежурств подстанции у Вадима дома и её старые связи на «Скорой»? Это ли не прямое указание на то, что Вадиму было сказано не «Делай, что считаешь нужным», а «Делай так, как я скажу»?
(в квартиру они не поднимались, Беляков ждал их на улице)
— Потому и не поднимались, — осенило Платонова. — Потому что там оставалась Лариса. Не удивлюсь, если именно она вылила кипяток на Вадима, а потом из окна смотрела на то, как его забирает «Скорая»…
Это означало одно — его бывшая жена вполне осознанно привела Белякова к мести,
(когда бабка на плите горела — всё это как ветром сдуло)
чётко обозначив ему цели и фактически взяв на себя всю организацию. Она, по сути, вложила ему в руку гранату и посадила в машину к Полине.
(зелёная такая, вся в кубиках)
Вложила гранату…
(пойдёмте, товарищ полковник…)
Стук в дверь совпал с нажатием кнопочки на радиотрубке. Виктор вздрогнул от неожиданности и повернулся
