Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
– Дурака валять любит!.. – опять засмеялась Тоня.
Однажды, пытаясь поцеловать ее, Андрей даже лодку перевернул, и они искупались в ледяной воде.
Я и не заметил, как мы оказались у своей деревни. Лодка приостановилась возле кряжистого дуба, росшего у самого озера. Здесь рыбачили дедушка и бабушка, Андрей и Петька-молчун.
IV
Ранним утром Андрей остановился у нашей калитки.
– Студент, хочешь позаниматься гимнастикой? – спросил он, чуть усмехнувшись.
– А что нужно делать? – задал я встречный вопрос.
– Ты погреби немножко, а я крючки проверю.
Я мог бы, конечно, отказаться, сославшись на то, что гребля это, все-таки, не гимнастика, но вспомнив, как неумело работал веслами на прогулке, как выскальзывали они из моих рук и разбрызгивали воду, решил согласиться. “А что, – подумал я, – небольшая практика мне пригодится.” Но на всякий случай, предупредил Андрея:
– Гребу я неважно.
– Ничего, сойдет, – успокоил он меня.
Длинный трос, закрепленный за пень, торчащий на берегу, уходил к центру озера.
– А за что он там крепится? – спросил я Андрея, дождавшись, пока он снимет с крючка очередную рыбину и восстановит наживку.
– Увидишь, – буркнул в ответ Андрей.
Крючки попадались, примерно, через два метра. Некоторые были пустыми и на них поблескивали небольшие, величиной с палец, серебристые рыбки-приманки для крупной добычи.
Но вот трос круто пошел вглубь, и Андрей остановился.
– Старый якорь там, – сказал он, – за него и крепим.
Мы вернулись с уловом на берег. Деревня уже проснулась, двери в избах были распахнуты настежь. За околицей белыми точками рассыпались куры, словно альчики, которыми я играл в детстве. Две старухи, устроившись на скамейке у домика с ярко выкрашенной калиткой, о чем-то оживленно переговаривались. Я повернулся в их сторону. Андрей хмыкнул, по своему расценив мое любопытство.
– Не верти головой, студент. В этой деревне и смотреть-то не на кого, одни старухи. А наступит зима, так и старух не увидишь. Все в город уберутся: кто к детям, кто к знакомым. Останусь здесь я один, да еще бухгалтер из той вон деревни.
Андрей махнул куда-то в сторону.
– А зимой здесь страсть как хорошо! – продолжал он, припадая на одну ногу. – Станешь на лыжи и у-ух!
Андрей показал, как он это делает. И я вдруг увидел его среди заметенных снегом холмов, несущегося с неудержимой силой. Было только непонятно, как же его больная нога… Не мешает она ему? Но спросить бо этом Андрея я не решился.
Мы расстались у Андреевой избы. Он сказал мне: “Привет» – и застучал по деревянным ступеням. А я, пригибаясь под низко нависшими яблонями, заторопился прямо через сад домой. Когда я уходил, Саша еще спал, а сейчас, наверное, ждет меня к завтраку, недоумевая, куда это я девался.
У одной из яблонь я остановился, увидев Людочку. Она держала в руках довольно-таки истрепанную куклу, и, покачивая ее, приговаривала:
– Не плачь, не плачь, Наташенька! Ты же знаешь, моя бабуля не любит плакс. Ты скоро останешься ее любимой внучкой. Я уеду в Ленинград к маме, а ты будешь жить с бабулей. Летом, когда меня отпустят на каникулы, я приеду сюда, и мы с тобой опять поиграем.
– Если ты меня будешь слушаться, – продолжала Людочка, не замечая, что я стою непадалеку, – то я попрошу того высокого черненького дядю, и он повезет нас с тобой к себе. А у них, знаешь, как хорошо! Жарко-жарко. И печь не надо топить, мясо прямо на солнце жарится. И еще там есть какие-то верблюды. У них на спине по две головы.
Она сделала совершенно своеобразный вывод из моих рассказов о Туркменистане. Осторожно ступая, я сделал большой крюк и вышел на дорогу.
V
В день отъезда я проснулся раньше обычного. Хотелось в одиночестве пройтись по полю, попрощаться с деревней. Вышел во двор, заглянул через полисадник в соседний двор. Никого. Даже Людочкиного дедушки не видать, а уж он-то раньше всех начинает возиться на своем подворье.
Взобравшись на один из холмов, я машинально стал подсчитывать крыши избушек. Получилось шестнадцать. В утреннем небе слышалась звонкая песня жаворонка. Внизу, вторя ему, галдели галки; возмущенно чирикая, суетились вокруг них воробьи.
Где-то, далеко за озером, на горизонте возникло несколько разноцветных полос. Нижняя, самая близкая к земле, была цвета золы. Она с каждой секундой ширилась, незаметно для глаза переходя в следующую полосу, розоватую. Та, в свою очередь, сливалась с золотистой. А из нее, умытое утренней росой, выплывало солнце.
С моего места хорошо были видны и стога сена, и озеро, зябкая рябь которого золотилась, словно драгоценности в шкатулке, и плывущие по озеру лодки рыбаков, почему-то напомнившие мне верблюдов в пустыне.
Лес за озером, в предутренней мгле похожий на глухую стену, сейчас прорисовывался елями, дубками и березами. Солнце, чуть оторвавшись от горизонта, запуталось в ветвях и было похоже на золотой мяч, а ели словно играли им и не спешили отпускать из своих пушистых лап.
Уходить не хотелось. За несколько дней мне чем-то близок стал этот немноголюдный край.
Когда я вернулся в избу, Саша уже собрал наш нехитрый багаж и, заварив чай, сидел за столом. Когда мы завтракали, вошел Людочкин дедушка. Он обещал подбросить нас на своей лодке к месту стоянки “Ракеты». Мы заторопились.
Лодка уже ждала нас, а в ней сидела Людочка. Я удивился, потому что время было раннее, и ей следовало бы еще спать. Вместе с тем почувствовал, что был бы очень огорчен, если бы нам больше не пришлось увидеться.
– Чего рано встала? – спросил девочку Саша. – Холодно, ишь продрогла вся.
– Нужно же вас проводить! – ответила она. Я снял пиджак и накинул его на плечи девочки. Она утонула в нем.
– Смотри какая умница! – покачал головой Саша и прошел на весла.
“Ракета» искрилась на солнце белой краской и была похожа на большую сказочную птицу. Дедушка и Людочка, стоявшие в лодке, сразу как-то уменьшились. “Ракета» отошла, и они стали махать нам рукой.
У меня вдруг сильно забилось сердце. В эту минуту я вспомнил, что, оказывается, мамы, которую Людочка с таким нетерпением ждет, у нее нет. Мама давно умерла, а девочка и дальше будет встречать каждый теплоход и вот так же, взмахом руки, провожать его в дальний путь.
Берег стремительно отодвигался от нас. Уходили вдаль деревья, уплывали избушки. Все превратилось в темную однотонную полосу.
Перевод Т.Курдицкой. 1980 г.
БЕЛЫЙ ПАРУС
Вот и осень… Я шагаю по крупной
