Индекс Франка - Иван Панкратов
— Да, — оказалось, что спутник Ларисы умеет разговаривать.
— Очаровательно, — она чмокнула его в щёку и собралась было уходить, но Виктор тоже встал из-за стола и спросил:
— Всё равно не сходится… Как же твои идеалы, как же батюшка, крестные ходы, молитвы? Двойные стандарты? Или ты вдруг поняла, что религия всё позволяет и прощает?
Лариса наклонилась к нему и шепнула:
— Я ведь сказала тебе, что мои убеждения — это всего лишь мои убеждения. Сегодня я убеждена в одном, завтра — в другом. Господи, Платонов, я же обыкновенная женщина, хоть и со странностями… Хочешь узнать, куда делись убеждения? — она засмеялась и немного повысила голос. — Когда бабка на плите горела — их как ветром сдуло. Иисуса, Будду, Заратустру. Всех. Осталась мелочёвка какая-то в глубине души. Как говорится, чисто для себя. Так что можешь больше на эту кнопку не жать. Не прибежит никто.
— А ты знала, что мама Белякова была в курсе? — не давая ей уйти, спросил Виктор, надеясь хоть немного снизить градус превосходства Ларисы. — Она прекрасно понимала, что Вадим желает ей смерти. Смирилась и не сопротивлялась. Она хотела умереть, зная, что родной сын её убивает, поэтому принимала все лекарства из якобы назначенного Русенцовой курса с рабской покорностью.
Лариса резко развернулась и впилась взглядом в его глаза практически в упор. Это было сразу как тысяча пощёчин — Виктор вздрогнул, хотя и ждал от неё какой-то эмоциональной вспышки.
— Когда ты сбежал, я тоже хотела умереть, — с ненавистью сказала она в ответ. — Я тысячу раз выбрасывалась из окна, резала вены, разбивалась на машине, бросалась под поезд, и каждый раз открывала глаза и удивлялась, почему этого до сих пор не произошло. Почему я всё ещё жива. В конце концов рассудок взял верх над эмоциями. Я победила. Сначала себя. А теперь и тебя. Живи с этим, Платонов. Надеюсь никогда тебя больше не увидеть. Пойдёмте, товарищ полковник…
Она взяла своего спутника под руку и нетвёрдой походкой направилась к выходу из кафе. Высокие каблуки были готовы подвести её в любой момент, но полковник удачно поддерживал Ларису — они дошли до дверей и скрылись за ними, повернув к лифту. Виктор увидел, как на него из угла зала смотрит официант, пытаясь понять, будет ли этот мужчина всё-таки что-то заказывать или уйдёт и освободит стол.
Платонов вернулся на диван, взял со стола телефон, разблокировал и вывел диктофон из фонового режима на экран. Их с Ларисой почти сорокаминутный диалог продолжал фиксироваться и после её ухода. Виктор остановил запись, перемотал куда-то в середину ползунок, поднёс к уху.
— «Вина мне принесите», — услышал он. — «Белое, полусладкое. Большой бокал. Испания или Новая Зеландия…»
Слышно было очень хорошо. Виктор подстраховался, отправив файл с записью их разговора в онлайн-хранилище, после чего встал и вышел вслед за Ларисой.
(живи с этим, Платонов)
На улице, когда он уже окончательно убедил себя в том, что получил все ответы, Виктор вдруг почувствовал, как пропустил что-то очень важное. Придя домой, он переслушал некоторые моменты разговора с Ларисой, где хотел найти недосказанность или подтекст. То ли он невнимательно искал, то ли впечатление от общения с ней не давало внимательно отнестись к мелочам, но никаких подозрительных слов и пропущенных фактов он не заметил.
Все его мысли оказались вытеснены одной — что теперь делать с этой записью? Как правильно распорядиться? Отправить в полицию? Коллегам Потехина? Адвокату? Придержать до лучших времён?
Он рассуждал об этом примерно неделю, убеждая себя в том, что никогда не поздно принять решение. Потом пришла пора готовить Полину к операции, и проблемы с судьбой записи отошли на второй план. На какое-то время он забыл о Ларисе.
15
В ординаторской было тихо — телевизионная приставка по каким-то внутренним причинам отказывалась ловить что бы то ни было, поэтому постоянный фоновый бубнёж с центральных каналов сегодня отсутствовал. Это, как выяснилось, действовало на хирургов разлагающе. Отсутствие одного из постоянных привычных звуков вносило диссонанс в рабочую атмосферу. Телефонные звонки и пиликанье селектора казались на порядок громче; тишину хотелось заполнять чем-то похожим на телевизор.
— Военно-полевая хирургия — это хорошая хирургия в плохих условиях, а муниципальное здравоохранение — наоборот, — глядя в дневники истории болезни Кравец, в тишине сказал Виктор, не придумав ничего другого. — Если что, мысль не моя. Академия, и этого у них не отнять, полна афоризмов. У каждого преподавателя есть что-то своё, что-то, что говорится каждой группе на каждом цикле — потому при помощи крылатых фраз гораздо проще установить контакт с курсантами. Эдакий аналог «Одноклассников» с их статусами на уровне офицеров с боевым опытом. Например, этот статус о плохой хирургии изрёк начальник кафедры полковник Самохвалов. Мощный такой мужик с огромными руками и зычным голосом. За плечами — Афганистан, Спитак, Владикавказ. Смотришь на него и думаешь — неужели, кроме как на войне, больше научиться этой хорошей хирургии негде?
Платонов замолчал, вспомнив, как много лет назад обсуждал это с дедом, и совершенно не надеясь на обратную связь — Москалёв дремал на диване после дежурства, Лазарев нарезал в их импровизированной кухне салат к обеду. Этот монолог возник как-то сам собой после перевязки ран Полины; результат выполненной ей операции полностью опровергал им же произнесённый афоризм. Это была очень хорошая хирургия во вполне достойных условиях. Кожа «встала» у Кравец вся; лишь в паре мест он заметил какие-то краевые некрозы, но так получилось из-за наложения внахлёст кожных избытков. Мелочь. Полина не поняла, что именно он аккуратно отрезал ножницами возле её левого уха. Швы с зашитого глаза Виктор снял позавчера, дав возможность Полине смотреть на мир полноценно.
При всех этих хирургических удачах — с Виктором она почти не разговаривала. Лишь несколько слов на тему «Больно — не больно», «Всё идёт по плану» и что-то про погоду. Кравец не смотрела ему в глаза, часто отворачивалась; при этом было заметно, как она старательно убирает из поля зрения культю левой руки. Виктор обратил внимание, что у неё там повязка, хотя рана зажила давно, швы сняты и бинтовать нечего. Спросил у перевязочной сестры — оказалось, Полина просит закрывать торец культи, чтобы не видеть его. Это хоть как-то адаптировало психику Кравец к происходящему. Спросить у Полины, когда она прекратит это делать, Платонов не решился. А уж смотрит ли она сейчас в зеркало — подобный вопрос вообще был под запретом.
Виктор встал, заглянул к Лазареву. Тот выкладывал что-то из контейнеров с едой на тарелку, формируя едва ли не ресторанную подачу. Запах был странный, но слюновыделению не препятствовал; напротив, Виктор вспомнил о том, что не был ещё с утра в больничном буфете.
— Помешивая чай в кружке Эсмарха ложечкой Фолькмана, он не забывал переворачивать котлеты на сковороде лопаткой Буяльского… — задумчиво сказал Виктор. Глядя на эту идиллическую картину формирования заведующим второго завтрака, вздохнул, похлопал себя по карманам. Потом вспомнил, где кошелёк, достал его из внутреннего кармана куртки и только собрался спуститься на первый этаж в буфет за салатом и сосисками в тесте, как раздался неприятный звук звонка на заново установленной входной двери.
Этот звук после ремонта не нравился никому — он был резкий, какой-то лающий. Зато дважды звонить никому не приходилось — дверь бежали открывать чуть ли не всем отделением, только чтобы не слышать этот звук ещё раз.
Клацнула щеколда. Санитарка что-то спросила у того, кто стоял сейчас на пандусе, но из ординаторской не удалось разобрать ни слова. В ответ вполне чётко, но как-то тягуче и медленно прозвучал мужской голос:
— Меня здесь когда-то уже лечили. Зайти дай!
Платонов вышел в коридор. С пандуса в дверь отделения ломился какой-то маргинал с разбитой левой бровью; вокруг раны по лицу была размазана кровь. Санитарка грудью легла на амбразуру, но он всё-таки справился — отпихнул её и просочился как-то боком, при этом смачно выматерившись. Споткнувшись в коридоре на первом же шаге, он ударился о каталку рукой, взвыл от боли и зачем-то рванул
