Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
И в самую пору было мне разобидеться на домоуправление, но тут оказалось – поликлиника в прорыве. Иностранные тонкие шприцы для взятия анализов крови нам больше не поставляют. А мы сами изготавливает только толстые шприцы для взятия анализов из вены. Многие люди отшатываются в ужасе от такой процедуры. И поликлиника пошла на то, чтобы взять санитара, чтобы он держал пациента от обморока, когда ему всаживают такую иглу в руку. Ну а по первому образования я медсестра. И я сознательно пошла на эту должность – удерживать людей от обморока.
Понятно, что из-за нашей долгоразворачивающейся промышленности только с годок меня подержали санитаркой или люди уж привыкли к толстым шприцам, оправившись от первого шока, но сократили эту должность.
И далее по жизни я должна была взять себе собачку и гулять с ней на своей пенсии два раза в день, поджидая единственного сына в гости, когда ему дела и возможности разрешат ко мне приехать.
Вот я и рассказала вам про жизнь советской женщины.
Походы с Лидой
Меня ошеломил её брат Виталий, тот ещё фрукт. Масштаб его деятельности, не запрограммированный советской научной школой, покорил меня. Он был приверженцем Гегеля и Канта и вообще немецкой философии, а ведь по возрасту – только на год меня старше. Вот вам и разница между городским мальчиком и мальчиком из подмосковного захолустья.
Ах, какие были первоначальные связи перестройки! За то, что он съездил в Германию, ему выделили квартиру. И как он симпатично говорил своей сестренке шестнадцати лет: «Пойди хоть лоб перекрести!»
И действительно, сестра переломила себя с атеизма на религиозность и пошла по этой стезе. А как же! У них в роду всё купцы саратовские были, люди глубоко верующие.
А в университете была у нее подруга Кира. И вдруг она пропала. Я прихожу к Лиде и говорю:
– А где подруга-то?
– Как где? В больнице.
– А чего с ней?
– Да, невнимательный ты. Рожать поехала.
А я как раз без этой подруги уже и жить не мог.
– Как, говорю, рожать?
– Да, теперь её не скоро увидишь. Может быть через год. А там кто её знает.
– Как через год? А как же я?
Но последнего я вслух не сказал, а подумал: дураком себя зачем выставлять? Сам проворонил – сам и отвечай. Так, в декрете. Что же мне теперь делать? Я ведь без нее год не смогу прожить. Довольно глупо. Сам виноват. Проезжему молодцу отдал, а теперь уж чего спрашивать? И сам себе отвечал: «Я никому её не отдавал, я просто несчастливо женат и не хочу быть женатым, а хочу быть с ней». Ну, год-то придется подождать? Нет, не смогу! Каждый день тут её жди. Что же делать, что же делать? На деле получилось два года. Потому что она с легким сердцем, выходя из декрета, второй раз забеременела.
– А ты, её подруга, будешь её ждать? – догадался я спросить, довольно глуповато.
Лида твердо отвечала:
– Буду, обязательно. Потому что мы с ней в университетский хор ходим. Рядом стоим, когда Stabat mater поем. Это серьезная музыка. Когда мы её поём, обязательно друг друга за руки держим, чтоб выдержать, спеть и не расплакаться.
– А давай вместе ждать? Может, веселее будет? У меня байдарка есть. Поедем на три дня в Верею? – сказал я так убежденно, будто звал её чуть ли не на месяц или даже на год в бытовую схиму, не признаваясь себе в этом.
На Белорусском вокзале, когда я вывалил два байдарочных пакета и коляску из электрички, Лида подошла, как заговорщик, и, не глядя на меня, быстро сказала:
– Пошли скорей отсюда, а то мамашка за углом прячется. Все нервы мне вымотала. Хочет удостовериться, с кем это я еду.
– Да помилуй, еще электричка не подошла. Куда же нам с таким грузом?
Тут и Катерина Васильевна, сама, не выдержав, вышла к нам и все материнские страхи высказала, что дома дочери говорила, но только в вежливых тонах:
– Молодой человек! Я надеюсь на вашу порядочность!
Лида хотела ей повторить: «Езжай домой, не позорь меня, мама», но подали электричку, мы сели и поехали. Отъезжая и видя в окошко Катерину Васильевну, я меланхолично вспомнил, что ей сама Фабиановна уроки фортепьяно давала. И еще вспомнил, что родители её были репрессированы, как купцы первой гильдии, и оттого у неё теперь всегда пуганое лицо, если кто-то, хотя бы чуть-чуть, выводит её из терпения, и что я совсем-совсем ничего не знаю о её муже, кроме того, что он был киношником-документалистом. Но – молодец! – квартиру он всё-таки на Мосфильме на семью заработал, то есть выполнил главную задачу мужчины – построил дом. Ну и, конечно, побывав у них в квартире и помня о братце, мне хотелось бы встретить Канта, а встретил я болезную тетку, сестру матери, которую держали дома, а не сдали в дом престарелых. Гений и безумство в одной семье. Так часто бывает.
Второй поход был в Каргополь. Мы с Лидой вылезли из автобуса и спросили у местных, куда идти, если нам в Каргополь, местные показали: вон туда, в лес, по проселку идите – и будет Каргополь. Немного поколебавшись (вроде – Каргополь – культурный центр – да по проселку?) мы пошли.
Сначала всё было обычно, как у нас, в Подмосквье. Ничего особенного. Однако после часка пути я обратил внимание на подсыхающую лужу. В её кашице отчетливо был виден отпечаток большой звериной лапы. На кошачью это не походило. А вот если большая собака? Нет, здесь когти другие и всё-таки размер побольше. И тут меня пронзило: а что если это медведь? Поэтому я изо всех сил молчал со спутницей, силясь не обсуждать свою догадку. Говорят, что медведь не круглый год агрессивен, нападает только зимой и когда ему есть нечего. Говорят, что, только выгнанный кем-то из берлоги, он может напасть на обидчика.
Так мы шли некоторое время. Потом, откуда ни возьмись, выскочили две препротивные собаки и начали привязчиво лаять, буквально не давая проходу. Опыта не хватило понять, что это дворовые, часто бесхозные собаки при каком-то жилье, и им достаточно было бы бросить чего съедобного да словесно дружески их утихомиривать, ну, мол, ты чего? Но студенту таких щедрот жалко. У
