Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Ни слова не говоря, она взяла лампу и направилась к двери.
Анри остался один в синем полумраке. Нужно торопиться, чтобы успеть забраться в постель до того, как она вернется… Чтобы не увидела его ног. Слава богу, диван был уже застелен…
Анри быстро расшнуровал ботинки, поспешно побросал вещи в кресло. Он как раз успел забраться под одеяло, когда за дверью послышались ее торопливые шаги.
– Уже лег? Да уж, времени ты не терял, а?
Девица поставила лампу на стол, стащила сорочку через голову.
– Свет оставить?
– Нет. Потуши.
Она подалась вперед, и ее пальцы сомкнулись на стеклянной колбе лампы. У него перехватило дыхание от этого движения. Он увидел выхваченные из темноты очертания ее профиля, длинную шею, груди с розовыми сосками. А затем она пропала, превратившись в неуловимую тень в кобальтовой темноте комнаты.
– Боишься, что я увижу твои ноги?
Налет сарказма в ее голосе привел Анри в бешенство.
– Убирайся отсюда! – заорал он, сотрясаясь от ярости. – Пошла прочь, сука! Забирай свои шмотки и проваливай! Я не хочу тебя. Я тебя сюда не звал.
Эх, был бы он большим и сильным! Чтобы влепить ей пощечину или хотя бы заломить руку, как это сделал Пату!
– Что, никогда не спала с калекой? Ты же уже перетрахалась со всеми, с кем только можно!
Она спокойно отбросила одеяло, забралась в кровать, и Анри почувствовал шелковистое прикосновение ее кожи.
– Не надо так орать, – тихо проговорила ночная гостья, – ты перебудишь весь дом. Я просто сказала, что ты не хочешь, чтобы я видела твои ноги, и всего-то. Да какое мне дело до твоих ног? Мне все равно, калека ты или нет. Я же обещала, что буду с тобой ласкова, если ты разрешишь мне остаться. Ты же хочешь, чтобы я осталась, да?
Он чувствовал ее горячее дыхание на своей шее. Кончики ее пальцев скользнули вниз по телу. А шепот стал жарким:
– Вот увидишь, тебе понравится. Я могу быть очень ласковой, когда захочу.
Грациозно изогнувшись, она приподнялась на кровати, обняла его за шею и припала своим ртом к его губам.
И внезапно мир вокруг него перестал существовать, осталась лишь ее нагота, влажность их языков…
А высоко в небе за окном светила луна.
Проснувшись на следующее утро и прислушиваясь к потрескиванию огня в чреве плиты, он понял, что мадам Лубэ уже приходила. Пришла – и ушла. В комнате было тихо, и сама тишина словно пропиталась ее осуждением. По оконным стеклам стекали потоки дождевой воды. Еще один унылый зимний день.
Осторожно повернув голову, он взглянул на девушку, лежавшую рядом с ним. Она спала, подложив руку под щеку. Рот слегка приоткрыт, одна грудь видна из-под одеяла. Несмотря на ярко накрашенные губы и черные карандашные линии бровей, она чем-то напоминала ему юных дев с картин Клуэ. Как мирно она спала! Ясное дело, ведь не в первый же раз ей приходилось засыпать в чужой постели… Или на соломенном тюфяке. Или на скамейке в парке. Или на полу в каком-нибудь темном коридоре… Она могла запросто лечь спать где угодно, подобно тому как не привыкать ей было бродить ночами по темным коридорам или разгуливать по улицам без шляпы и пальто. Случай привел ее сюда всего на несколько часов; в этом смысле у нее было что-то общее с огромными мухами, случайно залетавшими в его студию летом. Уже очень скоро она проснется, оденется и уйдет. Куда? А кто ее знает… Будет бродить под дождем, пробираться загаженными переулками, прятаться от полиции, радоваться, если удастся пообедать хотя бы яблоком, украденными с тележки какого-нибудь уличного торговца. А с наступлением сумерек станет снова подкарауливать прохожих в темноте, предлагая им себя за пять, четыре, три франка – а может, и просто за ночлег, как это вышло с ним. И сегодня вечером уже какой-то другой мужчина станет смотреть, как она стаскивает с себя платье, обладать ее стройным, гибким телом. Другой мужчина будет чувствовать прикосновение ее пальцев, касаться ее влажных губ. И она станет отдаваться ему с теми же отрешенностью и безразличием, что так раздражали его, – без любви, без нежности, а просто потому, что она была рождена для порока, потому что развращенность была ее второй натурой.
А может… может… если он ей заплатит, хорошо заплатит… Не дури! Пусть уходит! Она ведь шлюха, никчемная, грубая, дешевая, тупая потаскуха… От такой ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится…
Когда она проснулась, Анри уже сидел за мольбертом.
– С добрым утром, – проговорил он, сидя на своем стульчике. – Ну как, хорошо спала?
Она села на кровати, обхватив руками колени. Тряхнула головой, откидывая назад упавшую на лоб прядь светлых волос.
– Сигаретка есть?
Он почувствовал уже знакомое раздражение. Ну что за манеры? Хотя ладно, все равно ее скоро здесь не будет… Он доковылял до кресла у дивана и с нарочитой медлительностью бросил ей свой золотой портсигар.
– Вставай. Уже полдень, мне нужно работать.
– А спички у тебя есть?
Она затянулась, с наслаждением вдыхая дым.
– А все эти картины ты сам нарисовал? – Ее взгляд скользил по стенам. – И что ты с ними делаешь? Продаешь?
Анри подцепил концом трости с пола ее панталоны и швырнул ей на постель.
– Одевайся и вставай. Мне надо работать.
Девица не двинулась с места, продолжая курить.
– Черт побери! – Она взглянула в окно. – Опять дождь зарядил! И когда только это кончится?
Ее лицо было залито сероватым светом. Он заметил, что у нее действительно глаза цвета миндаля. Между лопатками и под мышками залегли голубоватые тени. Анри подумал о том, что было бы неплохо попросить ее задержаться в этом положении, чтобы он мог сделать набросок, но вовремя спохватился.
– А что это у тебя на голове? – засмеялась она, поворачиваясь к нему.
Он был раздосадован тем, что она застигла его врасплох в этой дурацкой, перепачканной краской шляпе.
– Это моя рабочая шляпа, – нахмурился он. – Я вытираю о нее кисти. Просто привычка.
– Глупость какая.
И снова Анри почувствовал, как кровь отливает от лица.
– Если тебе не нравится, то никто не заставляет смотреть. А теперь сделай одолжение, забирай свои шмотки и проваливай. Пату тебя внизу не дожидается, а мне надо работать.
– А ты обидчивый, да? Чуть что, сразу кричать начинаешь,
