Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
XLVII
«Зло слишком велико, но мы одумались и, с помощью божией, вырвем его с корнем. Пора, наконец, положить предел тому безумству, которое грозит охватить всю Россию. Ваша записка, почтеннейший Александр Андреевич, принята к сведению, и дано соответствующее распоряжение об обуздании дерзости тех лиц, о которых вы сообщали. Давно пора действовать по-суворовски, ввиду того, что по всей Европе…»
Александр Андреевич остановился, отложил письмо, которое только что читал, и заметил:
— Интересно знать, кто это старику такие трогательные письма сочиняет? Светлейший сам не особенно тверд в грамматике, хоть и любит сочинять мемории… Что, трогательно, Афанасий Яковлевич, а?..
Рыбаков усмехнулся.
— Читать, что ли, дальше? Дальше будет еще трогательней! — улыбнулся Колосов. — Ведь старика нынче пригрели, так что бедняга спит и видит, как бы что-нибудь уничтожить… Одна беда: вот тут, — указал Колосов на голову, — недостаток. Никак не может разорить вовремя и уничтожить согласно с обстоятельствами дела. Вечно невпопад действует. Уничтожает то, что хотят сохранить, и разоряет то, чего по времени не должно… ну, и опять беднягу на солнышко… Таким манером светлейший злобствует и фрондирует. Недавно выдумал новую систему интендантств — отказали; то-то петушился! Однако слушайте.
И Колосов стал читать:
«По всей Европе идет брожение умов, ниспровержение религии, семьи, — именно тех элементов, фундаментов, так сказать, на которых покоятся государства. Ввиду этого надо положить предел и задушить гидру в самом ее зародыше. Мною опробованы меры, в записке, при сем прилагаемой, из коей вы увидите, чего должно держаться…»
— Ну, дальше не особенно интересно! — хохотал Колосов, — все идет спряжение глаголов: разорить и уничтожить, а под конец снова старик хочет вырвать зло с корнем. Все это, само собою разумеется, очень утешительно, но нам-то с вами, Афанасий Яковлевич, от этого не легче. Этот billet doux[47] получен недели три тому назад, а зло, в образе Крутовского, как ни в чем не бывало разгуливает по Грязнополью и, как я слышал, готовит насчет ваших подрядов такой чудовищный пасквиль, что грязнопольцы все пальцы оближут от удовольствия.
Рыбаков сердито крякнул и проговорил:
— Что же нашел этот мерзавец в моих подрядах? Кажется, дело чисто.
— Для нас-то оно чисто, а для «этого мерзавца», пожалуй, и не совсем.
— Вы полагаете, генералу сообщено мнение светлейшего?
— Знаю наверное, что сообщено, но он не обратил на это мнение большого внимания… Либерал ведь! — усмехнулся Колосов, — занимается ногтями и Ленорм… А ведь бабочка — деликатес!
— Недурна! — прищурил свои глазки Рыбаков.
— Гм, недурна! не то слово — огонь-баба. Да-с, не обратил внимания и, по молодости лет, шутит с огнем.
— Так вы изобразите в письме новую меморию, Александр Андреич?
— За этим дело не станет, я такую меморию изображу, — смеялся Александр Андреевич, — что либерал наш перестанет шутить с нами, выборными всея земли; вы с своей стороны тоже примите меры.
— Какие?
— Адрес соорудите на имя генерала… натурально, адрес самый почтительный и скромный. Заявите глубокое уважение; даровитый администратор, мол, шествующий по стезе прогресса, это с одной стороны, а с другой, мол, честь граждан страдает от присутствия гнусного пасквилянта… соблазн обывателям… неблагонадежные элементы… разрушительные начала… добрая нравственность… молодые девушки и все такое, — вы ведь все это до тонкости знаете, немало писали с Кашкадамовым адресов… И в заключение опять преданность, чувства, знаете ли, самоотвержение и в виде эпилога: «Мы тебя любим сердечно!» Оно выйдет и комплимент, и угроза, а, главное, современно… ветерок-то задувает северный… А князь наш тем временем возопит, как оглашенный, я его понажму, — оно в два огня выйдет превосходно! Когда вы можете соорудить эту штуку?
— Сколько подписей нужно?
— Чем больше, тем лучше.
— В два дня соорудим.
— И превосходно, а теперь позавтракаем.
И оба джентльмена пошли завтракать. Трогательный адрес, по рецепту Колосова, был поднесен через неделю, и в тот же день генерал получил пренеприятное письмо, после которого он поморщился и заметил:
— Они этого хотят… пусть делают, а я умываю руки. Marie сердиться не может: я слово сдержал, и не моя вина, если сделалось не по-моему!
Вслед за тем он послал за правителем канцелярии.
Вечером на другой день генералу доложили, что его желает видеть какая-то дама по весьма важному делу. Генерал приказал принять, наскоро оправился и сел к столу. В комнату торопливыми шагами вошла Ленорм.
— Marie!.. Что это значит, какой ветер занес вас ко мне? Садитесь…
Но вместо того чтобы садиться, Ленорм подошла к нему и сказала с иронией:
— Так-то вы сдержали свое слово?..
Генерал понял, в чем дело, и старался объяснить, что он тут ни при чем.
— Не говорите вздора… замолчите… Я прошу вас… Ради бога оправдайте их…
— Я, право, ничего не могу сделать.
— Не можете? — метнула глазами девушка.
— Не могу…
— И для меня?
— Вы знаете, Marie, как я вас люблю, но…
— Без но, — перебила Ленорм, — да или нет?
— Marie, да вы с ума, что ли, сошли? Вы требуете невозможного.
— Да, я с
