Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Вольфганг тяжко вздохнул. Ему казалось, что звуки проникают из чужой, неведомой сферы и заполняют его изнутри, и тут завеса лопнула и ему открылась догадка. Это… музыка будущего? С этой мыслью его охватила дрожь — сильнее, чем радость, и сильнее, чем страх. Он почувствовал, что его знобит, поискал руку Анджу, но никого не было. Он лежал один.
Из коридора к нему в комнату доносилось громыхание посудной тележки, шарканье, звон тарелок — когда тележка прыгала на стыках линолеума. На весь коридор разнесся голос санитара, потом снова все удалилось.
Его охватила беспокойная радость, хотелось елозить пятками, думать самые невозможные мысли и наконец — встать. Не обуваясь, в носках, он прошел по холодному полу к окну, потом к двери, вернулся к окну, распахнул раму и вдохнул зимнего воздуха, как будто он — сама жизнь.
Почему, ради всего святого, это знание, откровение, даже пророчество выпало на его долю? С ним происходило что-то великое, несравненное, небывалое, и он не понимал, что это. Но догадывался, что такова воля Господа, а у Всевышнего, несомненно, есть на то свои резоны.
И постепенно к нему пришел покой и предчувствие доброго исхода. Et lux perpetua luceat ii[48]. Он нужен Господу — в другом, еще более новом месте, и ОН поведет и укрепит его. Вольфганг поежился и закрыл окно, нырнул в постель и закутался в одеяло.
Из полусна его вырвал стук. Очевидно, кто-то постучал в дверь, но ему показалось, что сон и реальность соединились. Только что Господь Бог лично постукивал палочкой по дирижерскому пульту. Вольфганг приоткрыл глаза. В комнате бесцветный сумрак. С тяжелой головой он облокотился на постели, сказал «Войдите!», откинулся на подушку и ожидал увидеть сестру с подносом. Ничего не происходило. Только воспоминание о тех звуках, которые он познал, как запретную книгу, обрушилось на него и сразу привело в напряжение. И снова стук.
— Войдите!
Он повернулся к двери, открылась полоска света, она росла, и на ее фоне появился внушительный силуэт мужчины в длинном плаще.
— Господин Мустерман?
— Возможно, — со смешком отозвался Вольфганг. — А возможно, и нет.
Он пытался нащупать кнопку лампы на тумбочке.
— Господин Мустерман. — Незнакомец солидным шагом вошел в комнату, остановился и посмотрел на Вольфганга так, как будто ждал, что тот узнает его. Серебристо-серые волосы спадали на плечи. — Наконец-то я вас нашел!
Он рывком сел и выпрямился.
— Кто вы… сударь?
— О, извините — как невежливо с моей стороны. Михаэлис.
— О! — Вольфганг вскрикнул и закрылся одеялом до подбородка. Архангел Михаил!
Тот подошел ближе, расставил руки, как для объятий.
— Господин Мустерман, у меня нет слов, чтобы высказать, как я рад. Это начало новой эпохи!
— Новой… эпохи… — Вольфганг, не отрываясь, смотрел на посетителя, потом заметил, что смотрит с открытым ртом. — Воистину я… приветствую вас… святейший ангел.
Он кубарем скатился с кровати, чуть не упал, схватил стул, который приготовил для Анджу, придвинул и предложил ангелу, а сам стоял.
— Для меня это честь и великая радость, и смею надеяться, ваше посещение связано с теми звуками, каковые Господь по великой милости даровал услышать мне, Его нижайшему слуге.
— Я пришел по поводу «Реквиема».
Вольфгангу показалось, что из него разом вышел весь воздух, словно из воздушного шарика.
— Разумеется. «Реквием». — Он покорно кивнул, чувствуя, что голос глохнет. — Я… простите… мне очень жаль, виноват, ужасно, я прошу снисхождения — но только… он не готов.
— Что не готово?
Вольфганг вжал голову в плечи.
— Lacrimosa. — Он показал связку бумаг в ногах. — Уверяю вас как в твердых и добрых намерениях, так и в несомненной способности. Недостатка нет ни в умении, ни в возможностях — но сия задача слишком бередит сердце чувствительного человека.
Архангел окинул Вольфганга странным взглядом, из которого тот ничего не понял.
— Вы позволите? — Михаэлис собрал с постели разлетевшиеся листочки, сложил в аккуратную стопку на коленях и начал читать. Дочитав, поднял глаза на Вольфганга. — Невероятно. Великолепно. И особенно вот это место…
Вольфганг вздохнул с облегчением. На этот раз к нему, кажется, послали сведущего гонца — спасибо на том. Сидевший перед ним знал нотную грамоту. Если повезет, с ним можно будет договориться.
— Кстати, господин Мустерман, а вы знаете, какое сегодня число?
Он вздрогнул:
— Кажется… пятое?
— Именно. Пятое декабря, день смерти Моцарта, — архангел задумчиво проводил пальцем по последним тактам Agnus Dei, — найди я вас чуть раньше… была бы сенсация, исполнили бы сегодня.
— Простите меня, я…
— Что вы, господин Мустерман, да разве дело в вас, не нужно так говорить. Вас ждет блестящее будущее!
— Будущее? — Ну конечно, будущее. Он так и предчувствовал: посетитель говорил не о том, что ждать пришлось двести лет, а о музыке, не подвластной времени, не считавшейся со временем человеческой жизни. — Так, значит, смею ли я надеяться, что вы избрали меня для миссии — проложить пути для новой музыки, той, которую мне довелось услышать? Неужели… я и сам смогу дойти до нее?
— Господин Мустерман, пока что мне довелось узнать лишь малую часть вашего таланта, но, насколько я могу судить, перед вами открыты любые пути. С моей стороны, я тоже обещаю способствовать.
— О, не сомневайтесь, у меня готово и немало других сочинений, тем самым — я не праздно проводил время.
— Отрадно слышать, господин Мустерман. И все же я думаю, для начала нужно не разбрасываться, а закончить «Реквием». Вы говорите, не хватает одной Lacrimosa?
Вольфганг кусал губы. Оперся плечом на стену. Почувствовал, как накатывает разочарование и покорность, — и попытался унять игривое беспокойство, владевшее им весь вечер.
— Значит, чтобы достичь будущих обителей, всенепременно нужно закончить оный?
Эти тридцать-сорок тактов висели над ним, как испытание — а ведь они были ничем иным, как дверью, что пора распахнуть.
— Я догадывался об этом, — прошептал он. И, словно призыв грядущих блаженств, на него вновь хлынули ни на что не похожие звуки, от которых захватывало дух.
— Ну, видите ли, на одном фрагменте далеко не уедешь, господин Мустерман. И я не думаю, что может найтись кто-нибудь, равный вам по способностям, кто в состоянии сделать за вас эту работу. Не вполне понимаю, впрочем, с чем связаны трудности. Может быть, самочувствие не позволяет вам дописать эту часть?
К нему стремился сонм звуков, соединенный по неизвестным законам и светившийся неземной красотой: Вольфганг понял, что это не просто мелодия. Он не мог бы повторить ее, но теперь это было не пределом таланта, а только
