Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
в тот же день, как я приехал, ко мне завалились домой заждавшиеся меня почему-то и завидующие пионерскому опыту Жэка и Дэн с четвёртого этажа. все стали бурно хвастаться, я конечно же не стал с лёту рассказывать о Гришуне, а Денис, как самый из нас старший решил похвастаться новым навыком и… погрузил меня в сон, нажав на артерию у подбородка на мой счёт десять.
ещё раз счёт… этот сон витал где-то между поездом и нашим пионерским пляжем – и какая-то настойчивая мысль, что это уже было, то есть я нахожусь не там, а в новом месте, побеждала навязанный в дневное время сон. я очнулся от лёгких пощёчин – это Стычкин и Голиков испугались, что не добудятся меня. весело было бы – пройти и отволноваться столько там, и дома не проснуться от такой случайной хвастливой процедуры!.. нет-нет, я вернулся, и рад этому: стал доставать из чемодана сувенирчики, но они мало удивили моих друзей-снобов, это для всесоюзных, отовсюду приезжих детей были диковинные кроссовки, а у Жэки-то есть такие настоящие, папа привезёт из-за границы сколько угодно и какого угодно размера, фирмы…
узнав историю с Гришуней и увидев мою поротую попу, мама пришла в негодование. пришлось и бабушке рассказать. но выяснить, чем кончился суд, мы не имели возможности. спросив, о чём я там мечтал, мама решила угостить меня не просто «Пепси-колой», а повести в кафе-мороженое, что прилепилось к чебуречной неподалёку от Самотёчной площади. мы прогулялись туда по асфальтовой жаре. под деревом в закутке между жилым домом и фанерными «чебуреками» было сидеть уютно, а кооперативное мороженное казалось вкуснее всех прочих… наставала уже новая, постпионерская пора, это был последний мой пионерлагерь.
однако образ Гришуни меня преследовал – его недобрый облик я вычитывал то в усато-иудейском нашем физике из родной 91-й школы, то в случайном прохожем. всё казалось мне, он ищет меня чтоб отомстить – может, даже уже отсидев… лет десять спустя я увидел его в электричке где-то в районе 43-го километра, и проникся первозданным пионерским смятением, но вскоре вспомнил, сколько мне лет и что власти его надо мной давно уже нет. да и вряд ли это был Гришуня – хотя, на вид он был бы именно такой, уже окончательно свихнувшийся, со слюнявой губой и поседевшими кудрями.
Гибель рок-героя
(epitaph)
рок не существует в прошедшем времени, поскольку он есть самый момент свершения, внешняя воля в непосредственном действии, каменном, непреклонном давлении на человека. именно поэтому древние строили целые храмы богам, которые могли повлиять на их судьбу… перед их глазами стояли примеры чужих судеб, они искали в роке, постигшем смертных предков предзнаменования, какие-то зацепки для продления собственной жизни – так люди рождали языческие ритуалы и архитектурные Чудеса Света, до сих пор изумляющие вовсе не воплотившейся в них пугливостью, боязнью рока, но мощью, размахом. языческий страх божий заставлял расправлять плечи и фронтоны, возводить громадные колонны – и так переставал быть страхом во плоти, вселяя в камень ещё бОльшую силу, чем была в нём до обработки. на мраморе оставались следы шагов людей, таких лёгких, так мало стирающих каменную форму, ими же созданную в размышлениях о божественной идеальности, безжалостности и красоте…
почему музыке, ставшей частью мыслеобращения нашего поколения присвоено имя Рок? мы ещё в средней школе находили разные расшифровки, в меру узнавания английского: камень, вращение. странное, парадоксальное сочетание жёсткости и движения только усиливало тягу к запретновАтой, но уже в перестройку доступной музыке. даже не музыке – эти звуки были больше и проще, чем музыка… громче, чем музыка. а судьбы рок-музыкантов (звучит почти как «эстрадник», но «рокер» сбивает с толку – мотоциклетностью) становились всякий раз больше, чем жизненной траекторией их же современников – играя рок они вступали на роковой путь, проживали свой век за пятилетку…
мы завидовали тем прославленным, кого постиг Рок, и тем ещё не прославленным, но живущим по велению Рока – быстро. этим и сами прославляли их, переселяли из тел в притчи, как древние, создавая свой эпос конца восьмидесятых и начала девяностых. эпос решал, что слушать, чью личную судьбу и голос впустить в свои уши, в свои комнаты сталинских неоклассических, мажорских домов или хрущёвских рабочих пятиэтажек, склеенных будто бы клеем «Момент», как наши гэдээровские авиамодели и советские танки. известных героев Рока мало кто знает близко, но это не удручает смертных – жанр рокового эпоса и не предполагает слишком сильного, бытового вглядывания в личность, древняя мера внимания таится и там, поторапливает, как сам неумолимый рок…
как строящие свои Чудеса старого Света, мы уже в девяностых поднимали рядом стоящие рок-таланты, создавали если не божества, то полубогов сотрясавшей нас альтернативной музыки. «архитектура – застывший ритм»… не было пафоса в этом, был только эпос. что ж, по закону этого эпоса – действие в прошедшем времени и есть свершённость, фактичность популярности. точность и безжалостность законов этого жанра – и есть сам рок. если о ком-то рассказывают в прошедшем времени, значит он мёртв, значит он герой рок-н-ролла, камня и вращения, колонного вращения, шестерёночного драйва, титанически ритмичного прочёсывания шести струн во имя извлечения непрерывного, как средиземноморский бриз, звука…
1998
Тюленев играл на «Вошборне» вишнёвого цвета с микроблёстками, с симметричными (по три с каждой стороны), но слегка смещёнными реактивно колками на коротенькой «башке»… гитара с небольшой аппетитной дэкой – такой бубельгумной покатой формы, какой у узнаваемых альтернативщиков ещё я не видел ни разу. я вошёл в наш репетиционный подвал на Сухаревке, на Колхозной, – уже когда свой концертный сэт «Цокотуха» отыграла наполовину. их притащил Антон Николаев, чтобы перед совместным концертом в клубе «Даймонд» хэдлайнер хорошенько отрепетировал. девяносто восьмой год – расцвет гранжа (как и всё на длиннющей нашей, уже недооднОй шестой – седьмой части суши) с эпическим опозданием захлёстывающего уши в наушниках. я подыгрываю басистом в «Безумном Пьеро». вы, конечно, ничего об этом не знаете, ведь не читали Вторую часть «Поэмы Столицы»…
уже вошли в моду и дома через телеэкраны «Максидромы»,
