Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
однажды, после того как Славка отделался лишь отжиманиями и мы было подумали, что Гришуня-то не сильно отличается от прочих вожатых в плане наказаний, – на плацу у нас шли занятия по русскому наперегонки, где команды-отряды соревновались в каллиграфии и скорописи под диктовку. было это после купания и до обеда. выполнив свою часть писчей эстафеты, и немного обалдев от жары, я пошёл к столовой и корпусу с «выжиганием» красивой дорожкой между школьным корпусом (зимой тут работала именно школа), имеющим сверху «солярий» (ничего общего с нынешними буржуазными соляриями – особое устройство крыши) и водной декоративной гладью. казалось, кусты, обрамляющие плац, надёжно скрывают моё отступление… но вот буквально спиной я почувствовал бычий взгляд исподлобья всегда взведённых под брови зрачков Гришуни и при первых звуках голоса ощутил хорошо знакомое в этом возрасте трусливое сфинкторное сжатие «очка»:
– Ты куда отправился, разве тебя кто-то отпускал?
– У меня «выжигание», – уверенно и мятежно соврал я.
– Всё равно, отпрашиваться у вожатого всегда надо, ты провинился – понимаешь? – он начал затягивать лассо своим маньячьим взглядом.
– Понимаю…
– Завтра в тихий час зайдёшь в вожатскую.
он вернулся на плац к отряду, а я поплёлся дальше, осознавая, что попался и сам – хотя так уверенно планировал возмездие коллектива. впрочем, теперь-то я был уверен, что товарищи меня поддержат и советом, и морально. а Гришуня, сам того не подозревая, уже участвует не в своей игре, а в нашей ловле на живца. я, конечно же, рассказал всей палате, что ожидаю вызова завтра, и строжайше наказал не подавать виду, но наш коллектив тихо сплачивался, приглядывался к врагу и готовился к отражению угроз.
Гришуня действительно полагал, что эффект неожиданности его самосуда – будет огорошивать всех «провинившихся», и по одиночке они будут попадаться, как Антошка. в следующий тихий час, когда Гришуня меня позвал (у него, наверное, свой журнал был), я был морально готов, хотя немного и трусил. вышел как на медицинскую процедуру, подбодрив взглядом товарищей незаметно для Гришуни. вышел один в коридор – вожатый оставил свою дверь открытой…
уверенно зашёл в вожатскую, но тут-то и ощутил при словах «закрой за собой дверь», что нить коллективная прервалась. Гришуня не стал навязывать свой самосуд:
– Как ты думаешь, наказывать мне тебя или нет за твою провинность. Наказать или простить для первого раза?
– Думаю, наказать надо.
– А ты как бы сам себя наказал?
– Оставил бы без обеда, – не растерялся я, заодно демонстрируя неосведомлённость и наивность.
– Нет, это не по-мужски, – Гришуня сворачивал под горку дедовщины, – наказание должно предотвращать провинности.
– Тогда и без ужина бы оставил, – упорствовал я в своей фальшивой наивности.
– Это всё по-детски, а ты заслуживаешь наказания по-мужски, ведь сбежал с занятия, – тут «очко» моё снова ёкнуло, он перетягивал «канат» и явно надеялся на пропуск хода с моей стороны, на растерянность и паузу, в которую вставил бы «ферзя»…
– А выпорите меня! – это был тщательно подготовленный ход, обдуманный за сутки, причём с далеко идущими намерениями юного криминалиста, но прозвучало предложение как вызов и как железный расчёт на невыполнимость наказания, Гришуня озадачился и затем улыбнулся губами маньяка…
– Тебя что, никогда не пороли? – взгляд сидящего, с вожатской кровати, исподлобья – стал томным, а губа под «изолентой» хилых усиков повлажнела.
– Нет, я же не деревенский, а городской, к тому же без отца расту…
– Тогда выбирай сам, чем тебя выпороть и сколько раз, – азарт маньяка сказывался и тут, он предложил на выбор две плетёных верёвки, одна была более сухой и синтетической, такими приводится в движение киль байдарок «Таймень», знал я уже после отдыха на селигерской турбазе маминого института, я снова с вызовом выбрал – верёвку пожёстче и цифру двенадцать…
– Снимай трусы и считай вслух, – сказал Гришуня, приводя меня в лежачую поперёк кровати позицию и садясь рядом, так что я почувствовал холостяцкий запах его штанины.
самое трудное было не терпеть, а сохранять спокойствие, ровность голоса во время счёта. Гришуня бил, как каратист, на выдохе, с оттяжкой, но первые ударов пять прошли вполне терпимо и спортивно. каждую цифру я произносил, как бы подтверждая уверенность в том, что ни одного удара этому самозваному экзекутору не прощу – возможно, каждый удар это год тюрьмы, о чём он пока и не подозревает, оставляя на мне улики. обжигающая верёвка иногда попадала глубоко, захватывая область ещё не разросшейся из грецкого ореха по-пубертатному мошонки, я даже вспомнил какой там проходит, с малолетства мной примеченный «шовчик», как бы продолжающий линию ягодиц, который, возможно, рассматривал сейчас и Гришуня. в его власти насильника было бы сотворение в этой позиции и того, чего я более всего опасался, но он держал слово и выдавал мне только то наказание, что я сам назначил. возможно, в этом и был его расчёт на безнаказанность: не на что жаловаться, наказание мы заслуживали и выбирали сами. с меня он тоже взял обязательство не разглашать ничего (вот идиот – на пляже-то всё равно увидят)…
я вышел из вожатской с неоспоримыми уликами насилия, тихий час не спал, а потом, когда мы играли в «солнышко» за столом для пинг-понга, всё рассказал товарищам. и предложил метод подводной лодки – плыть к другим вожатым, когда придёт их вахта, но пока даже не высовывать перископа. Гришуня проходил в какой-то момент, пока мы носились со школьными учебниками географии и биологии вместо ракеток (их на всех не хватало при коллективном верчении в «солнышке»). он прислушался к разговору и глянул на меня, и спросил угрожающе – о чём это мы… но тут уже не приходилось изображать наивность: «Фильм про подлодку рассказываем». Гришуня осознал, что против «солнышка» ему ничего не поделать, ибо мы уже сплотились.
едва его сменила в вожатской Александра, мы всем нашим коллективом, захватив Антошку, пришли в осквернённую маньяком вожатскую – и рассказали. она не верила, пока я не показал зад. далее именно он служил главной уликой и в палате девчонок, когда там экстренно собрались вожатые в отсутствие отряда – показ моих малиновых ягодок вызвал охи. теперь победа над Гришуней была вопросом ближайшего времени. уже на утро мы увидели плоды нашей сплочённости и стратегии: за вожатским столом у самого входа в столовую не было Гришуни. все просто отсели от него. он сидел, как в одиночной камере посреди многолюдной столовой – и это
