Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
– Дорогие ребята, настойчиво вас просим: не мучайте раков-отшельников, их и так очень мало осталось в нашем море!
мы вняли спокойно и одновременно обеспокоено над водой разносящемуся микрофонному голосу «Горыныча» – но уже наловленное, а это были десятки ракушек, тайно сложили в коробку на улице под окнами одной из мальчишьих палат. каков же был наш ужас, когда, вернувшись на место хранения за день до отъезда мы принюхались к «сувенирному» содержимому – оно воняло морской тухлятиной. так мстили нам уже погубленные раки-отшельники, неловкими пальцами пионеров вырванные из жилищ не до конца… коробку так и оставили благоухать под окнами – следующим сменам… да, вот такие контрасты: пионеры-дикари.
впрочем, усиливающиеся на жаре неприятные запахи иногда шокировали нас и по пути в столовую. что-то случилось там, в поварских тылах столовского корпуса, который выходил как раз в наш двор – случилось в области канализации, которая тут была, судя по всему локальной. и вот, в очередной раз построившись парами на обед, мы зашагали обычной окольной тропой, чтобы оказаться меж сетчатым забором лагеря и тылом столовской пристройки. но путь наш пересекал наискось прямо из отверстия в серой конструктивистской стене идущий поток нечистот, состоящих в основном из пищевых отходов – сЕрно и как-то овощнО пахнущая клёклая жижица светло-коричневого, почти морковного цвета. юмористы отряда отреагировали мгновенно уже знакомым:
– Дышите глубже, проезжаем Саки!
…на полдник в столовой обычно давали кефир. был он специфического вкуса, особенно для столичных неженок – мы-то уже знали, что такое фруктовый кефир в невысоких финских тетрапАках. но этот кефир – был гораздо ценнее, жирнее, натуральный, местный, из ближайших колхозов. однако запах имел странноватый, и наш беспощадный юморок тотчас окрестил его «бараньим». тем не менее, постепенно мы этот оздоровительный коктейль полюбили, пропускать из-за столичных «фи» полдник было глупо.
из-за расположения нашего корпуса, чаще всего нашим взорам представала как бы окраина лагеря – площадка для «городков» за акациями, дальше – стадион… а если вернуться к столовому корпусу и пройти к морю – выходит, что идём всё время почти вдоль забора, по краю. на центральную аллею выходили редко, пока не обжились и не осмелели после дискотек, где раскрепостились вполне. и дружба, знакомства, конечно же, влияли на пространственное расслабление – выход за рамки регламента. когда пришла пора записываться в кружки (а пару недель как-то без этого обходились), мы уже все перезнакомились и передружились, кто мог. я записался на «выжигание» – благо, дома имел подаренный мамой на день рождения аппарат в оранжевой пластмассовой коробке с защёлкой, и уже немного владел этим мастерством. и обожал запах горелой фанерки.
кружки – как этап взросления в лагере, – занимали как раз время тихого часа, таким образом поощрялась тяга к новым навыкам. шагая довольно как-то раз в корпус, где выжигали (продолжающий нашу «вдользаборную» линию движения в столовую), я заметил, однако, преинтересную особенность отдыха вожатых: наши Ирка со Светкой в самых своих лучших купальниках преспокойно тусовались на пляже возле единственного пирса (он же – волнорез) в компании нашего Боцмана! то есть их вот так запросто под видом кружков освобождали от тихого часа – ведь кружка «купание с вожатыми» точно не имелось в общем списке. заходя в тихий и узкий корпус «выжигания», которое обитало на втором этаже, я однако балдел от другого – от какого-то щекотного покоя, приятного течения времени, от обустроенности мира на данном участке Земли, где даже зависть к купанию девчонок не омрачает жизни, наоборот, добавляет какой-то непонятной свободы… вот, сейчас я прошагаю по лестнице, сбоку оформленной битым синим изразцом, «просчитаю» наверх свои личные десять минут пути от корпуса до кружка, а ведь могу и задержаться, но почему-то стремлюсь слиться с новым коллективом кружковцев… ведущим кружок «выжигания» был красавэц-брюнет украинского типажа, с ямочкой на подбородке, очень похожий на певца Серова. чтобы подчеркнуть свою солидность, он зачем-то носил синий атласный халат в помещении кружка, из-под которого выбивались модные грудные волосы. возможно, узбекский на вид халат, странноватый в здешней жаре, оправдывался ещё и близостью пляжа: ему кружок-то явно был в тягость, он быстро раздавал задания, оставлял кого-то старшим, чтоб без ожогов и пожаров, а сам шёл купаться с вожатыми и нашими беглянками. и, чтобы упростить этот переход и избавиться от переодеваний, просто накидывал халат на модные плавки…
между тем приближались лагерные торжества, планирующиеся на открытой бетонной сцене, которая торжественно этаким застывшим гребнем цунами выглядывала на нас со стороны Евпатории всякий раз, когда мы выходили на линейку. наконец-то назначение этого объекта нам предстояло познать на себе, и услышать в пустоте зрительского амфитеатра странно отдающиеся, как на любой сферической эстраде, шаги и голоса… на репетиции песен – мы ведь и в эти кружки записались, – пришлось бегать тоже с тихого часа, а ближе к празднику, так даже и с купания. с нами работал классический массовик-затейник с аккордеоном, и предстояло нам сыграть сценку с песенкой двух «коллективных собак», где мы, как бы от имени собаки-мальчика, пели девичей половинке отряда следующие строки: «Хочешь, миску оближи! Что на мясо косишься? Ты скажи, ты скажи, как ко мне относишься?». последняя фраза повторялась умолятельно дважды. пели мы это небольшим мальчишеским хором в унисон. но массовику не нравилось. и он требовал большего вживания в образ: «вы же в деревне!». пойте лучше так: «что на мясо кО-си-сся!»
когда пришло время праздника, и весь лагерь расселся на открытом, в древнегреческих традициях, амфитеатре, мы-таки спели в свою минутку капустника это «кО-сись-сся» и сорвали умножаемые эхом острого бетонного свода над сценой аплодисменты. сам свод сбоку напоминал заботливую ладонь «тоталитарной машины», которая как бы прикрывала нас от ветра со стороны моря. но на фоне «Европы» это всё наше поющее зоо-лицедейство казалось нам детским нонсенсом…
вышеупомянутый Боцман – явился к нам вожатым и был представлен на линейке позже прочих. видно, для него, местного, работа в пионерлагере была случайной и сезонной – по всем его татуировкам и пузатой
