Проза - Василий Алексеевич Слепцов
Вошла горничная.
— Что ты, Поля? — мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.
— Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед-иголку?
— Все равно. Сама увидишь, как лучше.
Горничная молчала.
— Ну, запошей, что ли.
— Там вон девочку привели, — улыбаясь, сказала горничная.
— Какую девочку?
— Да мать привела, крестьянскую. Больная.
Горничная фыркнула.
— Что ж ты смеешься?
— Очень уж смешно. У девочки в ухе…
Горничная опять засмеялась.
— Что ж у ней в ухе?
— Горох вырос.
— Как горох вырос?
— Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.
Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток. Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.
— Зачем это? Мне не надо.
— Ну! — сказала баба, все-таки отдавая яйца.
— Нет, право, мне не надо.
— Ну! Ничаво.
Баба старалась поймать ее руку.
— Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, — говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.
— О? Ну, мотри же! А то возьми! Что ж?.. Ничаво.
— Не возьмет. Дура! говорят тебе, — смеясь, прибавила горничная.
— Да ведь у нас денег нету. Какие у нас деньги?
Марья Николавна улыбнулась.
— А то я пзнички принесу коли.
— Ничего мне не надо.
— Ну, благодарим покорно, — кланяясь, говорила баба. — Целуй у барыни ручку, — сказала она своей девочке. — Проси ручку! Сопли-то утри! Скажи: пожалуйте, мол, сударыня, ручку! Проси скорей!
— Нет, нет; и этого не надо, — конфузясь, говорила Марья Николавна. — А ты лучше вот что послушай-ка!
— Чаво-с?
Баба самой себе утерла нос.
— Ты из какой деревни?
— Мы-то?
— Ну, да.
— А мы вот Ка́менски.
— Это недалеко ведь, кажется?
— Возле. За речкой-то вот.
— Который год твоей девочке?
— Девочки-ти? Да, мотри, никак девятый годочек пошел.
Марья Николавна нагнулась к девочке и взяла ее за подбородок. Девочка пугливо вскинула глазами кверху и ухватилась за подол своей матери.
— Как тебя зовут? — спросила девочку Марья Николавна.
Девочка молчала.
— Что ж ты, дура, молчишь? — говорила ей мать. — Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!
— Фроськой, — прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.
— Послушай, милая, — вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. — Отдай ее мне, я буду ее учить.
Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:
— Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.
Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.
— Ах, нет. Ты не понимаешь, — торопливо заговорила Марья Николавна. — Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.
— Ох, уж барыня! Что только они выдумают! — смеясь, говорила горничная.
Баба смотрела на них в недоумении.
— Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, — толковала бабе Марья Николавна.
— Это на что же так-то? — не понимая, спрашивала баба.
— Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать…
Горничная фыркнула себе в руку.
— Какая ты… странная! Что ж тут смешного? — вспыхнув, заметила Марья Николавна.
— Ох, уж и не знаю… — говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
— Чего ж тут не знать? Это очень просто, — зачастила Марья Николавна.
— Ох, нет. Ох, уж не замай же она… Нет, уж помилуйте, сударыня!
— Да отчего же?
— Нет, уж сделайте божескую милость, — низко кланяясь, говорила баба. — Что с нее взять? малый робенок.
Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.
— Ты, может, боишься, что ей здесь будет нехорошо?
— Нет, уж помилуйте, сударыня! Одна она у меня, девочка-то. Коли так, уж легче же я курочку вам принесу за лечение.
Марья Николавна молча постояла перед бабою, грустно улыбнулась, посмотрела на нее и сказала:
— Не надо. Ни курочки, ни девочки твоей мне не надо. Успокойся! — и ушла опять в свою комнату.
Немного погодя она вышла на крыльцо с зонтиком в руке и отправилась в людскую.
В людской сильно пахло щами и горячим ржаным хлебом, который лежал на лавке, прикрытый полотенцем. У окна сидел кучер и курил трубку; стряпуха собралась было разуваться и поставила одну ногу на скамейку; по полу, отрывисто чавкая, бродил поросенок; рядом с кучером, на лавке же, сидела двухлетняя девочка и ковыряла большою деревянною ложкою в пустом горшке, из которого всякий раз шумно вылетали мухи.
Кучер говорил девочке, дотрагиваясь до нее трубкою:
— Грушка!
— Мм! — с неудовольствием отзывалась девочка.
— Это у тебя что?
— Ммм!..
— Что это у тебя?
— Мм-ма-а! — кричала девочка, хлопая ложкою по горшку.
— Что ты, охальник, к робенку-то пристаешь! — кричала стряпуха.
В это время вошла Марья Николавна. Кучер встал и спрятал трубку за спину, стряпуха тоже встала и обдернулась. Марья Николавна поклонилась им, посмотрела вокруг и сказала:
— Как тут пахнет!
Кучер со стряпухою ничего не ответили. Марья Николавна подошла к девочке, погладила ее по голове и спросила:
— Это Груша?
— Грушка-с, — кланяясь, подтвердила стряпуха.
— Гм. Маленькая, — вполголоса произнесла Марья Николавна, постояла еще несколько минут, взглянула на печку и заметила, что тараканов много.
— Довольно-с, — сказал кучер.
— Вы хоть бы выводили их.
— Выводили-с, — ответила стряпуха.
— Ведь это для себя же, — добавила Марья Николавна.
— Это справедливо, — подтвердил кучер. — Насчет чистоты ежели.
— Бог их знает. Уж и не знаю, что с ними делать, — говорила стряпуха, с сокрушением глядя на тараканов.
— Варом нет лучше, — заметил кучер, подходя к печке.
Сказав это, он сбросил одного таракана на пол и раздавил его ногою.
— До смерти не любит, как ежели его ошпаришь, — ту ж минуту помирает.
— Ну, да, — рассеянно сказала Марья Николавна. — А где столяр? — вдруг спросила она.
— Да никак они там, с Иван Степанычем, скрыпку, что ли-то, налаживают, — ответила стряпуха.
— Какую скрыпку? клетку строют для чижа, — сказал кучер.
— И то, мотри, клетку, а я скрыпку, — поправилась стряпуха.
— В сарае балуются, — добавил кучер.
Марья Николавна вышла
