Проза - Василий Алексеевич Слепцов
Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.
— Как же ты меня измучила-то!
— Прости!
— Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что… Впрочем, рассказывай, рассказывай!
— Что ты вообразил?
— Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?
— Да как тебе сказать? — не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось; а так вдруг представилось мне, что вот все это, — лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.
— Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову?
— Прежде? Видишь ли! Как бы тебе это рассказать?.. До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: «Маша, займись хозяйством, пожалуйста!» Ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: «Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них». Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила… Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались.
— Так это, значит…
— Что?
— Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?
— Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками? Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была его убить. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припомнила каждое слово… А ведь это все правда.
— Что правда?
— Да он говорил. Правда ведь? да?
— Мм…
— Нет, в самом деле, подумай; что мы такое делаем? Помещики как помещики. Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну, я не знаю. Нет, а я-то что же тут?
Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.
— Вспомнила я, — помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна, — вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы? Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, — решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, — так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого. Я ведь не училась быть доктором, я ничего не умею. Так что же я могу сделать?
— Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, — прервал ее Щетинин.
— А вот что, — сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. — Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.
Щетинин немного повел бровями.
— Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они… как это?
— Ну, да; ну, да, — нетерпеливо сказал Щетинин.
— Чтобы у них все было общее. Как это называется?
— Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?
— Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся?
— Ошибся, — тихо ответил Щетинин.
— Ведь ты им добра желал?
— Да…
— Так почему же это не удалось?
— А потому, что они дураки, — резко ответил Щетинин.
Марья Николавна приостановилась.
— Своей же пользы не понимают, — прибавил Щетинин и, привстав на локте, потянул к себе подушку.
— Так за что же ты на них сердишься? — с удивлением спросила Марья Николавна.
— И не думаю. С какой стати мне на них сердиться?
— Ну, да. Ведь они в этом не виноваты, что не понимают. Они ошибаются. Ты и сам тоже ошибался. Их надо учить, тогда они поймут. Так ведь?
— Конечно, — размышляя, ответил Щетинин. — Только кто же это их будет учить? Уж не ты ли? — поднимая голову, спросил он.
— Да, я. Что ты на меня смотришь? Ну, да. Я буду их учить. Наберу детей и заведу у себя школу. Ведь это хорошо я придумала? а?
Щетинин опять опустил голову на подушку и сказал:
— Разумеется. Что ж тут. Только я не знаю…
— Что ты не знаешь? Сумею ли я справиться с этим делом?
— То-то, сумеешь ли? Ведь тут терпенье страшное…
— Не беспокойся. Насчет терпенья я… да притом, вот и Рязанов, — ведь он проживет здесь все лето, — он мне поможет, расскажет, как надо все делать.
— Рязанов?!. Да. — Щетинин поморщился. — Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.
— Почему же?
— Да так. Он вообще…
— Что вообще?
— Вообще… он на это смотрит как-то странно.
Марья Николавна задумалась.
— Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?
— Нет, не говорил, но мне так кажется, судя…
— Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.
— Да. Ну, так, стало быть, — говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо, — стало быть, ты не сердишься. Это главное.
— Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?
— Что, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.
— В самом деле, — сказала Марья Николавна вставая. — Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым…
— Да, да; это хорошо.
— А потом… и начну. Только вот… Погоди!
Щетинин хотел ее обнять.
— Только вот книг нужно достать.
— Достанем, всего достанем.
— Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!
— А что?
— Ты там бы мог купить.
— Что ж такое? Можно послать.
— Так ты завтра же… постой! завтра же пошли!
— Пошлю. Как же я устал-то, господи! — говорил Щетинин, потягиваясь. — Ну, теперь спать!
VII
На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.
Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, — оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.
