Индекс Франка - Иван Панкратов
— Мне надо было решить, что сделать сначала, — произнесла она, поняв, что Виктор не будет ничего говорить. — Я решила. И на следующий день пошла в гости к Русенцовой.
Платонов почувствовал, как у него немеют кончики пальцев и начинает покалывать кожа лица — он так всегда ощущал гипоксию во время особо кровавых операций в самом начале врачебной карьеры, когда нервная система просила отключиться и упасть в обморок, но личность хирурга сопротивлялась, удерживая нужный уровень сознания. Виктор осознавал, что ничего хорошего от Ларисы сейчас не услышит.
А она спокойно взяла вилочку и молча принялась за салат.
14
Всё то время, что она ела, Платонов терпеливо ждал. А Лариса словно чувствовала, что спешить ей некуда, и поглощала салат медленно, едва ли не мурлыкая от удовольствия. Оставив немного на тарелке, она отодвинула её в сторону, с наслаждением прикрыв глаза, но вдруг будто вспомнила, что говорила о чём-то с Платоновым, и продолжила:
— Если честно, я слабо представляла, как живут люди в её ситуации — когда тебе уже за семьдесят и ты тащишь с улицы какие-то коробки, пакеты. Складываешь барахло в коридоре и не понимаешь, что старческое слабоумие захватило тебя, как кукловод. Она пыталась всё ещё оставаться врачом — но уже не была даже просто человеком…
В этот момент Платонов вдруг понял, какое чувство потихоньку овладело им в этой беседе.
Удивление.
Удивление тем, как Лариса излагала свои мысли, какие сравнения использовала, как строила фразы. Это была она — и одновременно это была какая-то плохо знакомая ему женщина, которая никогда раньше подобным образом с ним не общалась. Он запомнил её скандальной, истеричной Эллочкой Щукиной со скудным словарным запасом — и оказалось, то, какой она была на самом деле, разительно отличалось от этих воспоминаний.
— … Она открыла дверь и смотрела на меня, щурясь без очков и не узнавая, а мне это было только на руку. Я сказала, что из ЖЭКа, она что-то пробурчала, но пропустила внутрь. Запах и беспорядок — это просто два слова, они ничего тебе сейчас не скажут. Можешь представить любую степень вони и бардака, а потом умножь всё это на десять или лучше на сто. Да и тогда, возможно, не получится увидеть всю картину. Я перешагивала через какие-то коробки, обходила стопки старых газет и журналов, старалась не прикасаться к стенам, к дверным ручкам и не задеть горы мусора. Она вела меня на кухню, где что-то кипело, из дверей валил густой пар.
Лариса опустила глаза в стол, вспоминая эту картину, и слегка передёрнула плечами от брезгливости.
— На кухне она подошла к плите, перемешала какое-то варево в большой кастрюле и передвинула её на холодную конфорку рядом. Потом повернулась ко мне с совершенно ясным взглядом и спросила: «Мы знакомы?» А я неожиданно для самой себя ответила: «Да». Правда, сначала очень хотела, чтобы она не поняла, с кем общается — но, когда ты получаешь внезапный вопрос в лоб, то отвечаешь, как есть. В отличие от тебя, Платонов, я так и не научилась врать.
Лариса на мгновение замолчала, ожидая от Виктора какой-то реакции на последние слова, но он молчал. И это его молчание потихоньку заставляло её нервничать. Она шумно втянула воздух, скрипнула зубами, но сдержалась и продолжила.
— Да, я сказала ей, что мы встречались. Давно. Много лет назад. И что я очень долго хотела найти её и посмотреть в глаза. А она молчала и слушала. Было видно, как в её взгляде постоянно что-то менялось. То она вполне понимала, о чем я говорю; то казалось, что она не соображает вообще ничего — ни где находится, ни кто она сама. В такие секунды Русенцова была как напуганный ребёнок. Постоянно оглядывалась по сторонам, трогала всё вокруг себя — кухонный стол, стену, ручки электроплиты. Она словно хотела убедиться в реальности того, что окружает её.
Лариса, говоря это, сама не замечала, как прикасалась к столу, к дивану рядом с собой — Платонов чувствовал, что она снова переживает визит к Вере Михайловне, снова стоит у неё на кухне.
— Я спросила — помнит ли она Алису Платонову. Вот так, в лоб. А она посмотрела на меня глазами, полными слёз. В тот момент я подумала, что это раскаяние. Что она, чёрт побери, вспомнила! Ведь такие вещи не должны забывать даже маразматики. Но Русенцова помолчала, а потом замотала головой — мол, не помнит она. Я достала фотографию дочери из сумочки и сунула ей под нос. Она начала глупо улыбаться и пожимать плечами. Тогда я пошла ещё дальше и напомнила вкратце суть истории. К тому времени я уже была готова крушить на кухне вообще всё — и чувствовала, что первым на пол полетит кастрюля с супом. Она ныла и улыбалась, а я просчитывала траекторию скандала, представляешь?
Платонов прекрасно это представлял, потому что в подобной роли ему доводилось бывать неоднократно. Виктору задавались разные вопросы, показывали телефон с какими-то смсками, фотографии из «Одноклассников», копии графиков дежурств и прочие доказательства того, что он конченая мразь и сволочь. И после этого Лариса проходила по кухне по «траектории скандала». Сахарница, поварёшка, пара табуреток, потом вообще всё, что стоит на столе. Далее — коридор, зонтик, пластиковая стойка с обувью…
— В общем, восстановить в памяти те события ей не удалось. Она отступила на шаг к плите и села на стульчик — кривоногий какой-то, древний, как она сама. Руки на коленях, глаза в пол. А я наступаю, как танк, уже в глазах темно, в руках фотографии, наклоняюсь к ней… Понимаешь, я столько лет хотела увидеть её снова, Платонов! Я же помню, как ты вякнул: «Вы плохой врач, Вера Михайловна», — Лариса сказала это отвратительным чужим голосом, словно передразнивая и издеваясь над Виктором. — Не по морде ей дал, а пальцем погрозил. Твоя дочь в гробу лежала, а ты руки свои марать не хотел!
Она опять зашипела на него и больно ударила под столом каблуком — на этот раз абсолютно осознанно. Виктор сморщился, но не пошевелился — он лишь пристально смотрел на приблизившуюся к нему и нависшую над столом Ларису, не произнеся ни звука. Из выреза блузки выскочила цепочка с большим золотым крестом, который теперь раскачивался недалеко от его лица. Выдержав паузу, Платонов отстранился от этого маятника; Лариса тоже слегка остыла и вернулась на место, шлёпнув всей ладонью по кнопке вызова официанта. Тот быстро оказался возле столика и услужливо наклонился в ожидании заказа.
— Вина мне принесите, — выдохнула Лариса, не поворачивая головы в его сторону. — Белое, полусладкое. Большой бокал. Испания или Новая Зеландия. Есть что-то из этого?
И она неожиданно взглянула на официанта, метнув снизу вверх пару молний из карих глаз. Парень машинально отступил на шаг и уже с этого безопасного, как ему показалось, расстояния протянул руку к винной карте, открыл её на нужной странице и показал Ларисе пару названий. Она, не особо вдаваясь в подробности, ткнула длинным ногтем в одно из них. Официант, приняв заказ, предпочёл быстро исчезнуть из поля зрения.
— Больно? — внезапно спросила она, указывая под стол. Платонов не ответил. — Да и плевать. Что он так долго? — Лариса оглянулась в ожидании официанта. — Убью, когда придёт.
— Он же только ушёл, — сказал Платонов и вдруг вспомнил момент, когда окончательно осознал факт, что Лариса для него чужой человек. Совсем чужой.
Это было примерно за год или полтора до истории со Ждуном. Находясь с Ларисой в ресторане, Виктор оказался втянут в очередной конфликт. Жена решила поспорить с администратором зала по поводу качества сервировки и обслуживания, а Платонов вдруг интуитивно встал на защиту атакованной женщины. Он оправдывал её, разбивал в пух и прах доводы жены и получал от этого несказанное удовольствие. Тогда скандал был просто фантастическим. Он продолжился и на улице, и в такси, и дома. С этого дня всегда и везде Виктор вставал на сторону тех, с кем Лариса хотела поругаться — а таких людей было очень много. Продавщицы
