Индекс Франка - Иван Панкратов
— Женщину, что спит с тобой, трудно считать чужим человеком, — Лариса слегка прикусила нижнюю губу. — Кому, как не тебе, знать это, Платонов. Поэтому спустя непродолжительное время я уже была в курсе всего происходящего. Ведь беседа так и льётся, когда вы лежите под одним одеялом…
Виктор постарался максимально сохранять спокойствие — но уже чувствовал, как где-то внутри зреет та самая вспышка гнева, что с самого начала сопровождала едва ли не каждый их разговор. Это был такой жуткий и абсолютно честный рефлекс, что Платонов не сомневался — если диалог будет продолжаться несколько дольше чем он планировал или уйдёт в какую-то скользкую плоскость, то взрыв неминуем.
— Из нашего с ним разговора я поняла, что анамнез у Вадима очень отягощён, — она отвела взгляд в сторону и прищурилась. — Чувствуешь, как разговаривает бывшая жена врача? «Анамнез…» Никуда от этого не деться, Платонов… Так вот, — она снова посмотрела на Виктора, — Вадим рассказал, как и почему ненавидит свою мать. Как желает ей смерти уже очень давно. В тот момент он показался мне абсолютно искренним и отвечающим за каждое слово. Это не была сиюминутная обида на маму — нет, это было глубокое, выношенное годами чувство.
Виктор едва заметно кивнул сам себе, но Лариса заметила:
— Ты ведь тоже знаешь об этом. Может, не стоит повторяться? Хотя, чувствую, что ты хочешь сравнить свою версию с моей.
Виктор кивнул снова, на этот раз не скрывая этого.
— Да, Платонов, он желал ей смерти. Детская травма, связанная с разводом. Никаких аналогий не видишь? Ах да, ты же себе всё давно простил… Он знал, что мама больна, понимал это и осознанно использовал гомеопатическое дерьмо для лечения матери. Когда-то давно Вера Михайловна помогла спасти самого Вадима — и кредит доверия к Русенцовой и её назначениям в их семье был запредельным. Правда, к тому времени сама Вера Михайловна стала уже законченной маразматичкой, но Вадим маму об этом не известил. Просто приносил от неё таблетки, дополнительно покупал какие-то растворы и ампулы, о которых прочитал в Интернете — и создал иллюзию терапии. Колол ей витамины, освоил перевязки… Он и медсестру нанимал временами, чтобы маме делали капельницы, но к онкологу её не отпускал.
— Вадим всё это рассказывал тебе — и ты не захотела изменить ситуацию? Не захотела объяснить малолетнему преступнику с нарушением психики, что он занимается далеко не самым благим делом? Заставить отвести маму к врачу тебе в голову не приходило? — Платонов хотел узнать, что чувствовала Лариса, погружаясь в мир Вадима. — Как же, черт побери, твоя религия, твои убеждения? За них ты всегда была готова стоять стеной.
— Не трогай мои убеждения, — отрезала Лариса. — Не всё с ними так просто оказалось… Ничего делать я не стала по простой причине — уже поздно было прекращать. Да, Платонов, мне было интересно — чисто по-человечески интересно. Я хотела понять, как люди приходят к таким мыслям, как они развивают эту идею, как оправдывают себя, как справляются со своей совестью. И я попросила Вадима сходить к нему домой в качестве медсестры. Поставить капельницу, сделать укол. Побыть там, внутри, где сын убивает мать, потому что считает её бесконечно и необратимо виноватой в своей поломанной жизни без отца.
— Да ладно… — только и смог выдохнуть Платонов. — Ты дома у них была?
— Да, — радуясь производимому впечатлению, сказала Лариса. — Раздобыла белый халат, пришла. Было, конечно, страшно. Запах жуткий в квартире. Но самое главное — взгляд. Её взгляд. Смиренный, спокойный. Мне с ней помолиться хотелось, за руку подержать, перекрестить… Но я сдержалась. Вспомнила, как в вену попадать, подсоединила флакон, в кресле посидела минут сорок, пока капало. Разговаривали ни о чём — о погоде, о детях. Где-то на середине инфузии она заснула… Я потом сказала Вадиму, что больше не приду к ним домой. Это было невыносимо, если честно. А он мне все уши прожужжал, как мне халатик идёт… Ты сказал что-то про нарушение психики? У него есть диагноз? Потому что это всё просто витало в воздухе.
— Да, у него маниакально-депрессивный психоз. Он принимал какие-то препараты, и очень возможно, что крайне нерегулярно, — Платонов ответил на вопрос Ларисы, вспомнив всё, что ему рассказал Потехин. — Ты получила ответы на свои вопросы в квартире Беляковых?
— Да. Нельзя сказать, что я была им рада. И у меня нет маниакально-депрессивного психоза, как бы тебе этого не хотелось, так что подружиться со своей совестью мне было несколько сложней. Но я смогла.
— Не понял, — нахмурился Виктор. — Ты сейчас о чём?
— Через пару дней я нашла в его сумке, — Лариса продолжила говорить, не обращая внимания на вопросы Платонова, — большое количество флакончиков с БАДами, на которых были переклеены этикетки. Как я поняла, он сам заказал в какой-то типографии липкие бумажки и налепил их поверх настоящих. Сделал это, потому что, как он сказал, влюбился, окончательно и бесповоротно.
— В тебя?
— В меня, — похвасталась Лариса. — И решил переименовать в честь этого события целую партию своих бестолковых медикаментов…
— «ЛАРСАНА», — прошептал Виктор.
— Да, представляешь! Креативно к делу подошёл, название придумал. Не какие-то там банальные цветы, а капсулы!
И она засмеялась — так, как смеются над местным дурачком, в очередной раз совершившим какую-то глупость.
— Надо жить так, чтобы в честь тебя назвали какой-нибудь симптом, — сквозь смех проговорила она. — Но, похоже, он этого не знал, поэтому назвал в честь меня таблетки!
Когда она закончила смеяться, то достала из сумочки платок, промокнула уголки глаз, потом посмотрела на Виктора, тот утвердительно кивнул — ничего нигде не размазалось и не требовало восстановления. Это были жесты из того времени, когда они жили вместе, и они оба сделали их машинально, словно и не прошло несколько лет друг без друга.
В этот момент вернулся официант с выбранным Ларисой салатом, поставил перед ней, разложил приборы, пожелал приятного аппетита. В ответ она не посмотрела ни на него, ни на блюдо, не отрывая взгляда от Виктора.
— Скажу честно — я пыталась с ним разговаривать, — убрав платок в сумочку, неожиданно сказала Лариса. — Пыталась. Но он видел в матери мишень и объект ненависти, а во мне предмет поклонения — и я не могла ничего с этим поделать. Складывалось ощущение, что он меня просто не слышит. Тем более, что вместе с Вадимом в комплекте был феноменальный студенческий напор. Против такого сложно было устоять… Да вспомни хотя бы себя, Платонов. Мы тоже начинали… Когда ты был курсантом.
— Мне было немного за тридцать.
— Ну и что? Курсант, студент… неважно. Напор был ничуть не меньше. В общем, мы ещё какое-то время встречались. Не очень долго и не очень часто. Во время одного такого визита он совершенно замогильным голосом поведал интересную историю про то, как его мама оказалась в одной местной больнице, где её смотрели доктор Платонов и доктор Кравец. После чего Вадим попал в полицию, а его мама на следующий день умерла на операционном столе. Знаешь, он не плакал. Теперь я понимаю, почему. Болезнь наложила определенный отпечаток на эмоции, но тогда мне стало реально страшно. Правда, страх тот был полной ерундой по сравнению с тем, что я тогда от него услышала…
Голос Ларисы стал ледяным, она чеканила слова как метроном. Платонов замер, потому что этот момент должен был когда-то настать.
— Я услышала от Вадима о человеке, чью фамилию всё это время старалась забыть, вычёркивая её после развода из своей жизни и из всех документов, — Лариса смотрела прямо в глаза Виктора, пригвождая его к дивану. — Твою фамилию, Платонов. И мне показалось, в этом что-то есть…
Она сложила руки на груди и сквозь прищур с хитренькой улыбкой посмотрела на Виктора. Лариса чувствовала, что на какое-то время она снова стала хозяином положения, и ей это нравилось. Она была готова на театральные паузы, на туманные
