Контузия - Зофья Быстшицкая

могу сказать про деда, который так и остался стволом нашего рода и никто потом его заменить не сумел? Сагу, которой он заслуживает, мне не поднять. Я могу только поворошить мелочи, вырванные из его жизни, какие-то маловажные события. Я знаю, что он перечеркнул в себе болезнь и старость. Перечеркнул не силой воли, нет, далось ему это куда легче. Природа наградила его сухим и жилистым строением, где ничего лишнего не могло угнездиться. Вот и характер у него затвердел с годами, так что он смотрел на других с точки зрения своего «я», своей сопротивляемости. Прежде всего на сыновей, коим пожаловал в лен сходство с ним самим. Так, он не мог простить тому сыну слишком ранней смерти, поелику она послужила аргументом в пользу необходимости правильных выборов в вопросах чувства и эмоций, коих он никогда не признавал. С моим отцом он разошелся во взглядах довольно рано, и только перед самой войной они вновь стали видеться, когда отец уже знал, что дела его плохи и приходится искать у него помощи, взрослый человек, ищущий горькой помощи у старика, лишь бы тот снизошел и ценой брюзгливых выговоров спасал сыновние векселя от опротестования. Мне кажется, что в глазах деда отец был фантастом, которого слишком высоко заносила амбиция, а тут еще его жена, ее мотовство, вот и кидается человек во всякие нереальные проекты. Это были люди из двух разных миров, их разделяли направления в применении сил, а прежде всего понимание ценности денег. Дед считал их незыблемой основой любого предприятия, отец же рассматривал денежный вопрос как пристройку, которая в реальной ее весомости портила стрельчатые формы его мечтаний. Мечтаний не абстрактных, а осуществляемых, сразу же рассматриваемых как план действий, с первого же импульса, и каждое из них отнимало у него несколько понапрасну потерянных лет, поскольку он не желал понимать, что в этих условиях, в этом маленьком городке, по тем временам они невыполнимы. Обоюдной трагедией отца и сына было, пожалуй, различное понимание успеха, а ведь дед сам толкнул своего первородного сына на коварную дорогу. Дал ему образование, единственному из детей, послал изучать архитектуру в Вену, неосторожно позволил, чтобы в нем, в сыне человека, начинавшего с простого столярного ремесла, а кончившего лесной биржей, начали бродить элементы эзотерического мира иных ценностей, с тем чтобы тот вернулся уже переполненный ими, испытывая от них головокружение и так никогда уже не протрезвев полностью. Первые деньги, даденные «для оборота», он всадил в книжную лавку, самую большую в городе, назвав ее «Научная книга». Полный ассортимент литературы ждал покупателей, раз в год в магазин заявлялась учащаяся молодежь, и это был единственный доходный сезон, вот эти несколько дней, мы лазили по полкам, я училась читать по книгам Марии Родзевич[1], отец по ночам поглощал все новинки, хотя в книжной лавке не появлялся. Там надлежало быть персоналу во главе с заведующим. Жажда чтения, однако, была в этом городке роскошью, иметь книги в своем доме считали нужным всего несколько-десятков лиц, так что разрыв между вкладами и доходами все больше приближал день краха. Подобный магазин с подобным владельцем был чисто трагическим недоразумением. Так что отец загодя махнул рукой на все предприятие, хромавшее все больше и больше, — и решил основать издательство. Он стал издавать в виде брошюр классиков для школ, а школ-то было в городе всего две или три. Доныне помню орнамент на обложке, единый для всех изданий, и надпись: «Издание «Научной книги». Всей истории этого очередного замысла я не знаю, знаю одно, что дома о нем говорили все меньше. Вероятно, несостоятельной оказалась торговая калькуляция по сравнению с более солидными и активными центральными издательствами. Где это видано, печатать литературу для десятка начальных и шести средних школ! Только отец мог усмотреть в этом какой-то прок, до того вирус любви к книге не давал ему покоя. Тогда дед заявил, что далее в отцовские бредни деньги вкладывать не будет. Но отец высоко нес знамя своих гуманистических идей — и они поэтому перестали видеться. Потом имела место самая большая акция в жизни отца, от которой ему бы следовало отказаться с момента зарождения самой идеи. Это предприятие затевалось на вырост, на одолженные деньги. Это было акционерное общество, значит, кто-то отцу все же доверял, если дал деньги на это огромное дело, и я отнюдь не пытаюсь иронизировать; дело не по отцовским силам и его реальным возможностям; намерение это являло абсолютную диспропорцию между вложенными в него усилиями и результатами. И по сей день, когда я это пишу, в крупных библиотеках можно найти большую книгу в матерчатом переплете (хотя отец издавал все отдельными выпусками, для предполагаемых подписчиков) под названием «Территориальный указатель Речи Посполитой». Автор — инж. Тадеуш Быстшицкий. Это был перечень всех населенных пунктов в тогдашних границах с подробным указанием административного деления в зависимости от разделов Польши. Работа над книгой началась еще задолго до того, как я себя помню. Эффект? Ничтожное количество проданных экземпляров и, чудовищные долги, угроза нашему существованию, призрак судебного исполнителя, который то и дело возникал в дверях, отец боролся с ним во время частых поездок в львовские суды, но я еще слышу материны слова, что в один прекрасный день у нас увезут всю мебель. Так и висела до самой войны эта угроза. Может быть, поэтому отцу и пришлось склонить голову перед дедом, потому мы и начали ходить каждое воскресенье обедать на Тупиковую, а дед всегда неприязненно ворчал, так что надо было, приходя и уходя, целовать ему руку. Нас никогда не оставлял какой-то страх перед старым, суровым человеком, но таким образом мы помогали отцу — это была семейная миссия, только мать ее не поддерживала, до самого конца с дедом словом не обмолвилась, поскольку, по ее мнению, именно его скупость, закоснелая от старости, была всему виной. Может быть, и на себя пеняла за то, что так долго верила в гениальность отца, в его размах, в его призвание. Верила, несмотря на все претензии и ссоры, такая уж она была. Помогала отцу, тревожилась за нас, вся с раздерганными нервами, так что выплескивала себя в крике на своих и на чужих, а когда было уже вовсе плохо, то ехала в Варшаву в  Э м э с в о й с к[2] — так это звучало в сокращении, — чтобы выпросить какое-нибудь пособие, заказ, хотя бы стопку того, что занимало целый этаж в «конторском» здании. «Указатель» был наивысшим взлетом и величайшим падением отца.

Я хожу по квартире, жду,