Контузия - Зофья Быстшицкая
Дядя Болеслав — человек общего с ним пути, несущий черты самой обычной наследственности, развернувшейся благодаря условиям того уклада и отточенному таланту, используемым с мудрым расчетом, знанием дела, и все это на основе отцовского опыта, попавшего в хорошие руки. На том пути сын обогнал отца, ушел дальше, вырвался из нашего городка и осел в Познаньщине, в западной части Польши, которая больше всего была открыта миру, и с этим миром он имел дела на равных, его масштаб уже измерялся целым объединением предприятий, озираемым «с птичьего полета» на рекламных снимках, такие приемы помогают утверждать себя в глазах контрагентов, а также собственной родни. И когда дядя с целой свитой приезжал навестить старую дыру, из которой выбрался в мир, расправив крылья, то и мы созерцали в этих снимках цехов и труб его предприимчивость и размах, о которых отец и помыслить не мог.
Наезды бывали краткими, напряженными по времени и атмосфере, которую он с собой привозил, это был ветер иных широт, он вздымал гладкую поверхность семейной реки, дед приглашал местную знать, чтобы продемонстрировать его, а мы тянулись за отцом на Тупиковую, придавленные легендой о дядином положении в мире. Кроме того, деда и гостя связывали какие-то деловые интересы, каждый из них хотел при этих встречах что-то выторговать для себя, я видела по отцовскому лицу и его спине, что ему тут и произнести нечего, кроме горестных стенаний по поводу собственных дел. Для них они были чем-то раздражающим и постыдным, поскольку все произошло по собственной вине, дед никогда этого не скрывал и не играл с нами в разные воспитательные деликатности, а дядя раз в год мог себе позволить такую искренность. Но все-таки этот брат-фантаст был как-никак брат, хотя и пошел куда-то не туда, — так что от каждого такого приезда, озаренного бликами «мерседес-бенца», и отцу что-то перепадало: какая-нибудь безвозвратная ссуда, конфузливая, хотя и видимая заплата на его дырявом финансовом положении. Дяде нравились эти визиты, и он умело дирижировал ими, нравилось проявлять свою широкую натуру, он не копался в деталях деловых срывов, все дела улаживал сразу, в разумных пределах, не перебарщивая, поелику был орудием судьбы с ограниченной ответственностью, тем не менее каждый его парадный визит обеспечивал в нашем доме какой-то покой, огонек упования на несколько ближайших месяцев. Дядя был б о л ь ш е деда, так что у него было и больше воображения. Потому он и нас видел, может быть, угадывал наши опасения. Доказательство? Первые часы я получила от дяди, в его последнее посещение. А о первых в жизни часах помнят всегда. Брат на деньги, полученные в подарок, купил настоящий футбольный мяч: весь из долек, со шнуровкой и ниппелем для накачивания.
Сейчас дядя совсем стар и выращивает шампиньоны в подвале своего дома. Но это товар также высшего качества, исключительно на экспорт, а сам он в этом тонком деле слывет экспертом в воеводском масштабе. И до сих пор помогает своим детям, ухитряясь заработать на себя и на других. Как некогда дед, так нынче дядя встает в пять утра, известно же, что такое хозяйство требует времени и неимоверных стараний. Дядя сейчас полная копия деда. Но превосходит его самоиронией, постижением коварства судьбы и тем, что разбирается не только в материальных ценностях. Что ж, он все-таки спустился к своей грибной теплице с иной точки видения вещей. Дядя Болеслав был удавшимся сыном, его успех был равнозначен приобщению к дворянству в современном стиле, он удивил всех, мог служить темой при любом разговоре, так что дед наверняка заглушал профессиональную зависть отцовской гордостью.
Зато вот дядя Янек все время вносил в семью конфликтные ситуации и альтернативы: либо молчание, как будто его вообще нет, либо крик из-за того, что он вообще родился. Не знаю, чему и как он учился в нормальные школьные годы, но на моей памяти он возник как прогуливающийся по городу молодой человек в небрежно-изысканном туалете, а из последнего мне особенно запали в память поразительные туфли: шевровые, шитые на заказ, с очень широкими носками, так что под их тонкой поверхностью я могла ясно видеть, как дядя Янек, вероятно для разминки конечностей, стоя со мною на улице, шевелит пальцами ног. Каждый палец мог ходить отдельно в этом просторе, вот какая это была обувь! Зимой он носил запахивающуюся, без пуговиц, накидку на бобрах, с шалевым воротником почти во всю длину, пока это уникальное для нашего города одеяние не исчезло при таинственных обстоятельствах во время одного из его холостяцких выездов в столицу. Вернулся он тогда, хоть и зимой, налегке, но все равно утверждал, что Варшава — это вам все-таки Варшава. У дяди Янека было на все свое мнение, и вообще он был свободен как птица. Он презирал мещанскую идею супружеских компромиссов, зато ходили слухи, приглушаемые, чтобы лучше работала наша догадливость, что он редко томится одиночеством в своей холостяцкой квартирке. Чувство свободы было у него развито настолько, что в зрелых летах он не потратил и трех дней на прескучное времяпрепровождение, повсеместно именуемое работой ради хлеба насущного. Предложение деда начать с практики на лесопильне, если уж не во имя фамильной общности, то ради общего финансового благополучия, он отмел за два часа, поскольку считал необходимым присутствовать на балу, открывавшем серию карнавалов во Львове, с участием сливок молодежного общества ближних и дальних мест. С той поры он стал завсегдатаем разных заведений, зато ноги его ни разу не было на грязной бирже, заваленной досками. Пожалуй, будет преувеличением сказать, что он тратил время единственно на загулы и кой-какие вольности в кругу представительниц прекрасного пола. Он был весьма даже начитан, особенно в области философии. Ловил меня, еще подростка, на улице и излагал мне доктрины разных мировоззрений, подвергал сомнению некоторые аксиомы, сыпал именами мыслителей и отрывками из их биографий, так что земля начинала подо мной ходить ходуном от этой тяжести. А для дяди это был сущий пустяк: он выписывал пируэты тросточкой с серебряным набалдашником и столь же ловко жонглировал впечатлениями от последнего фолианта. «До рассвета, юная моя сударыня, я должен был это раскусить», — мимоходом замечал он. Может быть, поэтому он и начинал день где-то с полудня, если вообще имел на это желание. Может быть, он и налетал на меня и держал так долго, потому что остальные из родни далеко обходили его самого и его эрудицию. Знал
