Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Торчащие усы и красный нос с голубыми прожилками сосудов делали его похожим скорее на подзагулявшего кучера, чем на респектабельного музыканта, играющего на фаготе в Опере.
– Клементина готовит кофе в кухне, – продолжал он, принимая их шляпы и пальто и вешая в шкаф. – Кофе хорошо идет под музыку. Так же как и пиво. Помнится, во время репетиций «Тангейзера» Вагнер пил пиво бочками. Нет, вы можете себе представить? Он провел с нами полторы сотни репетиций этой чертовой оперы, а на премьере нас закидали тухлыми яйцами!
Продолжая говорить, он проводил гостей в тесную, загроможденную мебелью гостиную, где уже собралось несколько других приглашенных, и тут из кухни выпорхнула Клементина, ее лицо было раскрасневшимся от жара плиты.
– Боже мой, – засуетилась она, опуская поднос на стол, – надеюсь, бедняга найдет наш дом. Я записала ему адрес на листке бумаги, но он такой рассеянный! Наверняка забыл его дома. У него все мысли только о музыке…
Тут она заметила Дега и Анри.
– А, месье Дега и месье Тулуз, как мило с вашей стороны, что вы все-таки выбрались к нам в этот ужасный вечер!
Она была вне себя от беспокойства. Рассеянно смахнула со лба выбившуюся прядь волос и взглянула на часы, стоявшие на каминной полке под стеклянным колпаком.
– Боже мой, уже девять! – пробормотала она. – Он наверняка заблудился. Что ж, давайте слушать музыку. Начнем с сонаты Моцарта, которую я обещала сыграть месье Дега.
Она уже собиралась начать играть, когда в прихожей зазвенел звонок. Ее брат поспешил к двери и вернулся в сопровождении коренастого, широколицего господина с пушистыми седеющими бакенбардами.
– А мы уж думали, что вы заблудились. – Клементина бросилась к нему.
– Да, я действительно заблудился, – смущенно признал новый гость, пожимая ее руку. – Я знаю, вы объяснили как до вас добраться, но я куда-то задевал его. Вы уж извините меня, милая барышня. В шестьдесят семь, знаете ли, память уже не та… Иногда я забываю даже адреса своих собственных учеников. Но пока ходил по улицам в поисках вашего дома, Господь послал мне чудесную модуляцию – это было бесподобно! Мне пришлось остановиться, чтобы набросать ее при свете фонаря.
Прервав поток извинений, Клементина схватила его за рукав, словно опасаясь, что он может сбежать, и представила гостям.
– Месье Сезар Франк…
В три часа ночи Анри, усталый, промокший до нитки, сидел в грязном бистро, близоруко всматриваясь в темноту за окном, выходившем в какой-то незнакомый переулок, и размышлял о том, как он здесь оказался и каким образом отсюда можно попасть домой в столь поздний час.
– Черт возьми, где я тут фиакр найду? – пробормотал он себе под нос, разглядывая свое отражение в стакане.
Вообще-то на самом деле его это не слишком волновало. Это была маленькая забегаловка, освещенная газовым светильником, где было тепло и тихо – да, очень тихо, – а по стенам были развешаны засиженные мухами календари, на которых дамы в вечерних нарядах пили вермут.
Слава богу, кризис почти миновал! Да, это был тяжелый припадок. И такой неожиданный!
Все было очень мило. Клементина сыграла сонату Моцарта, такую хрупкую, похожую на перезвон хрустальных бокалов. Затем откуда-то появилась виолончель, и месье Франк сел за рояль и аккомпанировал своей собственной сонате. Очень трогательно, а главное, совершенно неожиданно.
А потом случилось это. Клементина, невинно улыбаясь, стала упрашивать его сыграть еще что-нибудь. «Ну, пожалуйста, месье Франк!» И, желая угодить ей, он согласился. Черт побери, надо же ему было заиграть «Прелюдию» Денизы! И все пошло насмарку.
Странно, как человек может спокойно жить на протяжении многих месяцев, практически забыв о том, что он уродливый калека. И вдруг – бац! И все возвращается на круги своя. В голову лезут те же самые старые мысли. Ты никогда не сможешь ходить, как все нормальные люди; ни одна девушка никогда не полюбит тебя; и ты всегда будешь один…
Он повернулся к стойке, где хозяин шепотом разговаривал с сутенером в узком костюме и коричневой шляпе, на лице которого были заметны следы оспы.
– Что это за улица?
– Улица Лалье, месье, – ответил хозяин, и его мясистое лицо расплылось в услужливой улыбке.
– А это далеко от бульвара Клиши?
– Нет, нет, месье. В конце квартала повернете налево и там увидите.
– Спасибо. Принесите мне еще один коньяк, будьте любезны.
И снова он подался вперед, вглядываясь в темноту за окном. Дождь перестал, но было слышно, как завывает ветер. Что за ночь! Ну ладно, на бульваре Клиши можно будет нанять фиакр и доехать домой.
С минуту он смотрел на рожок газовой горелки. Красивая штуковина! Пламя мерцающее, живое, бьется, словно бабочка, запутавшаяся в паутине. В углу, повалясь на стол и положив голову на сложенные руки, спала проститутка в белой коленкоровой блузке. На столе перед ней стояла пустая бутылка из-под вина. Ее шляпа упала на пол и теперь валялась в опилках у ее ног. Она размеренно дышала, по-детски посапывала во сне и время от времени тихонько всхрапывала.
Анри слышал, как хозяин заведения сказал сутенеру: «Извини, я отойду на минутку», после чего направился к спящей женщине и принялся настойчиво трясти ее за плечо. В конце концов она проснулась, подняла заспанное, опухшее лицо и уставилась на него мутным, непонимающим взглядом. Хозяин ударил ее наотмашь по лицу тыльной стороной ладони.
– Заткнись, пьянчуга! Ты же знаешь, что я не люблю, когда храпят. И кроме того, это невежливо. В следующий раз вышвырну тебя отсюда.
Затем он как ни в чем не бывало вернулся за стойку.
– Извини, – сказал он, обращаясь к сутенеру. – Но приходится наводить порядок в заведении.
– Естественно, – одобрил мужчина в коричневой шляпе. – Естественно.
Все произошло так быстро, что Анри поначалу не сумел осознать холодной жестокости этой сцены. Теперь же он негодовал.
«Свинья, вонючая свинья, ублюдок! – мысленно неистовствовал он. – Эх, быть бы высоким и сильным! Схватить этого грубияна за шиворот и врезать ему как следует по морде».
Но очень быстро на смену возмущению пришло другое чувство. Женщина оставалась сидеть неподвижно, все еще не придя в себя от удара. Она терла костяшками пальцев щеку, устремив отсутствующий взгляд на пустую бутылку вина перед собой. На ее бледном, отекшем лице застыло выражение пьяной усталости. В этот момент она выглядела униженной и бесконечно несчастной.
Анри быстро выхватил из кармана огрызок карандаша и листок бумаги. Если бы она сохранила вот это выражение хотя бы еще на минуту… Ну, пожалуйста, не шевелись… Карандаш
