Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Анри незаметно переглянулся с Морисом.
Ох уж эти торговцы! Вот они, пиявки, паразитирующие на искусстве, хапуги, сколачивающие целые состояния – да, состояния! – на гении и нищете великих художников. Ничто не могло доставить им большей радости, чем посматривать свысока на талантливых, самобытных художников, прозябающих в нужде и беспросветной бедности!
Перепалка за столом разгорелась с новой силой и становилась все ожесточеннее, когда Бюльваль во всеуслышание высказал свои претензии к театральным постановщикам.
– Вот оно, самое подлое, презренное племя! Не далее как на прошлой неделе директор «Комеди Франсез» отказался от чести поставить у себя мою «Смерть Ганнибала». И хотите знать, что сказал мне этот идиот?
Никто такого желания не выразил, и драматург продолжал свою гневную речь на фоне общего безразличия, а его громогласные реплики выпадали из общего хора жалоб на торговцев картинами.
– Эй, Дужарден, – крикнул Анри, которому уже порядком надоело это бесконечное нытье, – а как себя чувствует порнографический бизнес?
– Процветает, как это ни прискорбно, – весело ответил Дужарден. – Цветет пышным цветом, как и все остальное, в основе чего лежат человеческие слабости и пороки.
Он извлек руку из-под стола и стряхнул крошки из бороды прямо на Анри.
– В настоящее время я работаю над «Воспоминаниями о любви», которые следовало бы написать мадам де Помпадур, но она этого так и не сделала. Бедняжка была фригидна, но в этой книжке она все же ляжет в койку. Это будет продаваться, как горячие пирожки на ярмарке.
– Эх, месье Дужарден! Как вам не стыдно!
Упрек был брошен Жоржеттой, волоокой брюнеткой, более известной на Монмартре как Людоедка.
Дужарден вставил в глаз монокль, принимаясь оценивающе разглядывать Жоржетту, подмечая ее видимые прелести и не обращая внимания на умственные способности.
– Вы правы, мадемуазель, совершенно правы. Мне следовало бы устыдиться. Мой рассудок подобен сыру горгонзола – такой же вонючий. Однако я слишком беден, чтобы позволить себе такую роскошь, как соблюдение приличий. Два года назад я принес своему издателю замечательную рукопись об инкунабулах и служебниках четырнадцатого века. И на следующий день он швырнул мне ее в лицо. С тех пор я пишу исключительно про любовь, но зато ем регулярно. Разумеется, тема эта весьма ограниченная и, до некоторой степени, скучная. В конце концов, грубо говоря, любовь – это то, что начинается на одном конце пищеварительного тракта, а заканчивается на другом. – Он потеребил свою огненно-рыжую бородку и тяжко вздохнул: – Но что я могу поделать, если люди желают читать исключительно про это. Особенно женщины.
На этот пассаж присутствовавшие за столом дамы ответили протестующими возгласами.
– Женщины не читают грязные книжонки! – пискнула Помпон, миловидная белошвейка, которая вообще не знала грамоты. – Их читают мужчины. И на уме у них только грязные мысли.
Эти реплики положили конец всем прочим дискуссиям за столом и выявили расхождение во взглядах по такому волнующему всех вопросу, как любовь.
Даже Бюльваль прекратил обличать театральных режиссеров, чтобы объявить, что у женщин ума нет вообще, а потому и мыслей у них быть не может – ни грязных, ни каких-либо других.
– По своим умственным способностям женщина может сравниться разве что с гиппопотамом, возлежащим на берегу мутной реки.
Дебаты на мгновение были прерваны объявлением Дебутена, что ему нужно в туалет.
– Намек мочевого пузыря имеет куда большую власть над человеком, чем королевский приказ.
И он грациозно удалился в направлении уборных, при этом его измятая фетровая шляпа сползла на затылок, а длинный плащ волочился за ним по полу.
Как только он ушел, баталия между полами разгорелась с новой силой. Дамы атаковали посредством запрещенных в спорте ударов ниже пояса, отпуская обескураживающие замечания относительно мужских любовных способностей.
– Послушать их, так все они Геркулесы! – хохотнула Людоедка, очевидно опираясь на факты из личного опыта. – А сами дернутся пару раз и уже задыхаются и просто-таки умирают. Приходится вылезать из постели, чтобы дать им нюхательной соли.
Время близилось к полуночи. Танцзал превратился в гигантский сверкающий людской водоворот. На площадке, ставшей слишком тесной для огромной собравшейся на ней толпы, танцы превратились в обыкновенное шаркающее топтание на месте, когда танцующие парочки терлись друг о друга спинами. В общем гаме звуки бумажных дудок больше напоминали блеяние овец, застигнутых бурей. На возвышении Дюфур, дирижировавший оркестром, извивался все телом, хлопал себя локтями по бокам и размахивал своей палочкой, как безумный.
Анри вновь наполнил свой бокал, осушил его и откинулся на спинку стула. Это был тот замечательный момент, когда боль в ногах исчезнет без следа. Лица за столом превратились в размытые цветные пятна; а невнятное бормотание множества голосов доносилось как будто издалека.
Да, как здорово встречать вот так Новый год! В конце концов, вся наша жизнь складывается из отдельных минут, которые мы проживаем одну за другой, – это все равно что есть виноград… И если удается наслаждаться каждой минутой, каждым самым коротеньким мигом, то, еще сам того не замечая, начинаешь получать удовольствие от жизни вообще…
Внезапно оркестр прекратил играть. Дирижер строго постучал палочкой по пюпитру, а затем повернулся к публике и широко раскинул руки.
– Дамы и господа, – торжественно объявил он визгливым, словно надломленным голосом, похожим на тявканье маленькой собачки. – Ровно полночь! От лица дирекции «Мулен Руж» желаю вам счастья и процветания в Новом году! С Новым годом!
Затем он снова повернулся к оркестру и начал содрогаться, словно в эпилептических конвульсиях. Оркестр ответил на это грохотом меди. В зале же творилось что-то невероятное. Люди целовались, кричали, топали ногами, чокались бокалами.
Морис наклонился через стол:
– С Новым годом, Анри. Всего доброго!
– С Новым годом, Морис.
Он напялил на себя нелепый бумажный колпак, схватил со стола дудку и, раздувая щеки, принялся что было мочи дудеть в нее.
Наступил Новый год.
1890-й… Год Мари Шарле.
Глава 12
– Ну и как там Брюссель? – Дега заправил за воротник край белоснежной салфетки, сдвинул выше манжеты и насыпал несколько осторожных щепоток соли в большую костяную ложку для салата. – Как выставка? Что сказали критики?
– Сама выставка удалась, – ответил Анри. – Но вот критики! Они говорили такие вещи!
– Критики! – глухо усмехнулся Дега и обратился к Камилю Писсарро, который, наблюдая за ним через стол, теребил свою белую, как у Санта-Клауса, бороду. – Камиль, ты слышал это? Критикам не понравились его картины. Знакомая ситуация, а? Помнишь, что они писали о моих танцовщицах лет десять назад?
В тот вечер он пребывал в хорошем расположении духа. Подобные обеды в неформальной обстановке вносили некоторое разнообразие в его
