На санях - Борис Акунин
Кроме меня удержать и спасти ее некому. Я должен не дать ей утонуть. Это значит — провести ее через самый страшный период, который наступит даже не тогда, когда она узнает, а когда она останется одна. Нужно научить Т. одиночеству.
И я придумал, как это сделать.
Я не оставлю ее наедине с бедой. Я останусь рядом. Я же писатель. Настоящая жизнь писателя не в биологическом существовании, а в том, что он написал.
Больше всего на свете Т. любит первой читать мою только что законченную вещь. Много раз говорила, что испытывает в такие минуты счастье. Однажды, разозлившись на какую-то мою глупость, в сердцах воскликнула: «Рогачов, ты умен только в книгах, а так дурак дураком!» Помню, я воспринял это как комплимент. На кой нужен писатель, который в жизни умнее, чем в своих сочинениях?
Я только что закончил роман, названия у которого еще нет. Я его пока называю «Второй роман». Собирался дать Т. на прочтение, как только придумаю название. В романе сорок глав. Это и подсказало мне идею.
Я разделю рукопись на сорок фрагментов, чтобы Т. читала по одному в день.
Сорок дней — исстари установленный период траура. Время, за которое близкие постепенно «отпускают» покойного, то есть проходят период острого горя и привыкают обходиться без того, кого больше нет. Если Т. сумеет продержаться сорок дней, она будет спасена. Тогда, после смерти Антона Марковича, я, чтобы отвлечь Т. от горестных переживаний, тоже давал ей кусками читать мой первый роман, и это не только помогло ей, но стало началом нашей любви. Правда, к тому времени после трагедии миновало уже несколько месяцев. И сейчас рядом с Т. никого не будет.
Физически — никого. Но в рукописи, которую я оставлю, надо дать список дел и заданий на каждый день. Я буду вести Т. за руку через тьму, пока не забрезжит свет. Пока не минует опасность. Нужно, чтобы Т. прошла через карантин, не заразившись смертельной болезнью. Кстати отличное название! «Карантин» как раз означает «сорокодневка» — в прежние времена именно столько времени держали на запоре тех, кто мог нести в себе заразу.
Нет. Нужно найти название, от которого у Т. возникнет ощущение, что рукопись предназначена только ей одной. Ведь роман — для всех. Как будет «сорокоднев» на латыни или, еще лучше, древнегреческом?
Посмотрел в словаре: «Тессараконтамерон». Отлично. Никто кроме Т. эту абракадабру не поймет. Но для себя я буду называть «Карантином», так проще.
Это все равно, что придумать сюжет. Хорошая книга — как лестница, которая со ступеньки на ступеньку ведет вверх.
Продумать все ступеньки, одну за одной. Ничего не пропустить, чтобы подъем не получился слишком крутым.
За работу, Рогачов. Это и будет главная книга твоей жизни.
19 февраля
Решил, что впредь буду делать записи в дневник дозированно, раз в 10 дней. Мне хватает «Карантина».
Про медицину, про самочувствие, вообще про мелочи ничего здесь писать больше не буду. Лишь про вехи моей «последней жизни», про фарватер через темные воды. В следующий раз, стало быть, первого марта.
Сегодня во время утренней прогулки, под серым вялым дождиком, который меня почему-то не раздражал, а наоборот радовал, пришел еще к одной идее.
Я думал о том, что медленно умирать — это работа. Большое и важное дело. Может быть, не менее важное, чем жить. Уж мне ли не знать, что последняя глава — ключевая часть книги. Часто ради финала книга и пишется. Это и есть верхняя площадка лестницы, куда ты привел читателя и куда поднялся сам.
Как же странно и глупо, что никто не учит человека уходить. Разумеется, учит религия, но лишь тех, кто живет в этой специфической системе координат и верит в сказки про рай, ад, Страшный Суд и прочее. А как быть тем, кто в сказки не верит? Нас на свете большинство.
И тут меня как ударило.
Я веду дневник, в который записываю события, мысли и чувства. Внешние события меня интересовать перестали, но все мои мысли и чувства обращены на то, что со мною происходит. Я — писатель. Моя функция — осмыслять и регистрировать жизнь, находя самые правильные слова. Сейчас я осмысляю и регистрирую процесс умирания. Так почему не сделать из этого еще одну книгу? Пусть небольшую, но не менее важную, чем «Карантин». Та — только для Тины. Эта будет для многих, кому предстоит пройти тем же фарватером. Им мои «вехи» пригодятся.
У Суворова был трактат «Наука побеждать», а у меня будет «Наука умирать». И тоже побеждать — страх, отчаяние, боль. Когда я почувствую, что всё понял, во всём разобрался, что я окончательно готов, я удалю из дневника лишнее и личное, касающееся моих конкретных обстоятельств, мало кому интересных, а общее, универсальное соберу в текст, который будет храниться в спецхране и выдаваться под расписку терминальным больным. Я шучу — вот как у меня поднялось настроение.
Я буду писать параллельно две книги! В энциклопедии напечатают: «Последние недели жизни стали самым плодотворным этапом творчества Р.».
Стоп. А если я ошибаюсь и такая книга кем-то уже написана?
Позвонить Мерабу. Он эрудит, он читал всё на свете. Нет, если я начну задавать подобные вопросы, он может догадаться, он умный. Лучше не звонить, а встретиться по какому-нибудь практическому делу и как бы случайно завести разговор на тему предсмертных сочинений.
С другой стороны, чего ты так расстроился, ревнивец? Если кто-то уже поднимался по этой лестнице и оставил описание маршрута, воспользуйся чужим опытом и скажи спасибо.
1 марта
Пришло время для следующей «вехи».
По порядку.
Всё это время увлеченно изучал книги по списку — те, что не читал раньше. Много таких, которые в прежней жизни показались бы мне интересными или даже значительными. Сейчас — нет. Всё это предсмертные повествования о прожитой жизни. Воспоминания, в лучшем случае их осмысление. Никто не пишет о том, как будет уходить. Конечно, у многих, в особенности авторов старинных, это объясняется верой и религиозным воспитанием — они знают или считают, что знают, как следует умирать. Покаяться, причаститься — и уйти в мир иной, где тебя встретит Бог и сообщит, что будет дальше. Но и люди пострелигиозного сознания тоже поразительно безразличны к последней главе
