На санях - Борис Акунин
Про короткую жизнь тоже неправда. Сравнительно с кем короткую? С 44-летним Чеховым? С 37-летним Пушкиным? С 40-летним Блоком? Продолжительность жизни определяется не количеством прожитых дней, а интенсивностью интеллектуальных событий. И тем, что ты успел сделать.
А то, что я не доживу до пятидесяти, имеет свой плюс. Не придется устраивать юбилейный банкет, от одной мысли о котором у меня весь минувший год портилось настроение. И еще один приятный подарок: мука с зубным протезированием тоже отменяется.
Я в состоянии шутить. Это отлично. Но вот серьезное, только что пришло в голову.
Умереть от болезни намного милосердней, чем скоропостижно. Милосердней для окружающих, и для тебя самого. Они успевают сжиться с утратой, а ты — подготовиться. Смерть не застигает тебя врасплох, не то что при инфаркте или при каком-нибудь несчастном случае, когда в последнюю минуту, а то и секунду, должно быть, испытываешь ужас, потрясение, недоумение. Когда смерть режет по живому. Если по полумертвому, на три четверти мертвому, на девять десятых мертвому — это совсем другое. Жизнь уходит постепенно, как музыканты, исполняющие «Прощальную симфонию» Гайдна.
И в этом смысле рак, вероятно, самая гуманная из смертельных болезней. Не то что инсульт, после которого лежишь парализованный, а то и в ступоре, или еще какая-нибудь лихоманка, превращающая человека в кусок мяса. Профессор обещал выписать мне микстуру, которая будет подавлять ночной кашель. Физически я дохловат, но ничего катастрофического. Скачки температуры — наплевать. Зато голова ясная, и так будет до терминальной стадии, которая пройдет в морфиевом полузабытьи. Наконец, напоследок, я узнаю, чего ради тратят все свои деньги наркоманы — причем узнаю совершенно бесплатно, спасибо социалистической медицине и Литфонду.
Ну а теперь, когда я несколько натужно себя взбодрил, про страшное. Про Тину и про Марика.
Тина — главное. Для Марика моя смерть станет тягостным, травматическим, но временным переживанием. Он оправится, и довольно скоро. Особенно если я придумаю, как облегчить удар. Но для Тины я — как и она для меня — весь смысл жизни. Не станет меня, не станет и смысла. А кроме того быть дважды вдовой — это вдвойне ужасно… Тогда, после смерти Антона Марковича, рядом оказался я. И был с нею каждый день, еще не догадываясь, почему меня так к ней тянет. Я думал, из сострадания. Благодарность переросла у нее в привычку, привычка в привязанность, а потом она ухватилась за меня, как утопающий за спасательный круг. И восемь лет за меня держится. Так и говорит: «Ты мой спасательный круг», имея в виду уже не утрату первого мужа, а «житейское море», к плаванию в котором она так мало приспособлена. Если круга не станет, Тина утонет. Причем быстро, сразу. От горя она не плачет, а каменеет. И камнем пойдет на дно. Надорвет себе сердце — вплоть до инфаркта. А то и убьет себя. Даже материнский долг может ее не остановить.
Я совсем не боюсь того, что мне предстоит — ни болезни, ни смерти. Но от мысли о Тине, о том, на что я ее обрекаю, меня охватывает ледяной ужас.
Спокойно, Рогачов. Ты умный. Утром на свежую голову ты обязательно что-нибудь придумаешь.
А сейчас выключи свет в этой комнате и закрой дверь на ключ. Оставь черноту взаперти. Не дай бог Тина что-то почувствует. Полнейшая безмятежность, когда скажу, что зря она меня гоняла на томографию, пустая трата времени, я в полном порядке.
Чтобы себя не выдать, надо про диагноз не думать. Научиться этому. Мне многому нужно научиться в этой новой жизни.
Завтра утром, как обычно, пойду на прогулку. Тогда дверь и отопру.
14 февраля
«Утренняя голова» меня не подвела. Жаворонок есть жаворонок. В начале восьмого, в чудесные сиреневые сумерки, я отправился на мою «рабочую тропу», как делаю всякий раз, когда нужно «протолкнуть» забуксовавшую сюжетную линию. Не было случая, чтобы утренняя прогулка по Девичьему полю не помогла мне.
И сегодня случилось то же самое. Я решил самую трудную и самую главную коллизию в последнем моем сюжете. Даже две коллизии. Недооценивает меня «Краткая литературная энциклопедия». Я не «видный советский писатель, признанный мастер прозы среднего и короткого жанра», а гениальный романист. Впрочем о том, что я пишу романы, «КЛЭ», слава богу, не извещена. Только про средний и короткий жанр. Оба моих романа — про Сиднея Рейли и нынешний — написаны «в стол».
Начну с проблемы менее сложной и трудоемкой. С Марика.
Эту трудность я создал себе сам. Причем долгими стараниями. Все эти годы мальчик держался со мной отстраненно, я был для него Клавдием, из-за которого мать предала память отца. Марк терпел меня, но я оставался для него чужим. Если бы так и продолжалось, он, возможно, испытал бы не только потрясение при виде близкой смерти, но и облегчение. Однако после многочисленных неудачных попыток установить с пасынком близкие отношения, я наконец нащупал правильную почву — не через чувство, а через интеллект. Я начал разговаривать с ним о взрослом. И по-взрослому. Он как раз входит в возраст, когда юноша задает себе трудные вопросы. А у меня на некоторые из них есть ответ. Я стал ему нужен.
Как же я радовался нашим беседам, крепнущему чувству пусть не любви, но уважительного интереса. А как была счастлива Тина! Холод между двумя людьми, которых она любит, был единственным пятном, омрачавшим ее счастье.
Я сам вырыл яму, в которую теперь провалится мальчик, мрачно думал я, вышагивая вдоль длинного фасада Академии Фрунзе. И эта немудрящая метафора подсказала ответ.
Сам вырыл — сам и засыплю.
Очень просто. Нужно разрушить установившуюся связь и сделать так, чтобы Марк проникся ко мне лютой неприязнью. Еще лучше — возненавидел. Это будет неприятно, как всякая хирургическая операция. Но столь же необходимо — никто ведь не прибегает к скальпелю без крайней нужды. А кроме того на отрезке, который мне осталось преодолеть, приятностей вообще не ожидается. Они закончились.
Марк самолюбив и, как всякий юноша, мучаем комплексами. Все они, во-первых, мне хорошо памятны по собственной юности. А во-вторых, я писатель, инженер человеческих душ. В идеале нужно добиться того, чтобы мальчик не рыдал над разверстою могилой, а плюнул в нее.
Задача ясна, а технологию я разработаю. Это нетрудно.
Про Т.
Да, самое ужасное, что
