На санях - Борис Акунин
Вторая проблема — практическая. Где эту со всех сторон странную книгу издавать? Наши издательства покрутят пальцем у виска. На кой, скажут, нужны советскому читателю княгини-герцогини? Но если и переправить рукопись за кордон, там тоже пожмут плечами. Им нужна злободневность, политическая острота, а тут что?
Завтра Тина гонит меня на какое-то сверхсовременное чудо-обследование, просвечивать легкие на единственном в СССР рентгеновском томографе, черт знает что это такое. Обещал — схожу. А потом съезжу к Гривасу. Надо, чтобы он, когда окажется в Америке, рассказал про роман в «Ардисе». Пусть они сами ко мне обратятся, тогда будет проще. А они обязательно обратятся. Напечатать у себя Марата Рогачова для них будет событием. Еще один совписовский мамонт «выбрал свободу». Тогда — семь бед один ответ — можно будет отдать им и роман про Сиднея Рейли.
Стоп. Перечеркнуть здесь всё? Обрушить на себя пращи и стрелы яростной судьбы? Ради того, чтоб выпустить книгу (хорошо — две книги), которые там мало кому нужны, а сюда никогда не дойдут? А что будет с Тиной? С Мариком?
Может быть, взять псевдоним? Но «Ардису» неинтересно публиковать не поймешь кого, им нужна сенсация. Да и читатели в погонах отдадут текст на литэкспертизу, они насобачились, и вычислят по стилю как миленького. Выйдет еще хуже.
Мать-перемать, почему, почему в жизни всё должно быть так муторно и сложно?
13 февраля
Прежняя жизнь кончилась. Это усвоить сразу — как новую реальность. Жизнь вообще кончилась. Диагноз «Множественные метастазы во всех долях обоих легких с выходом опухоли за пределы плевры» не оставляет никаких шансов. Мне повезло, что профессор Свиридов — врач суровой медицинской школы двадцатых, когда считалось, что больному нужно говорить всю правду. Про «повезло» в моем случае говорить, конечно, странно, и всё же — жить, цепляясь за надежду, которой на самом деле нет, было бы намного мучительней, чем готовиться к неизбежному.
Нет, я ошибаюсь. Жизнь еще не кончилась. Он сказал, что до «терминальной стадии» месяца два. Потом, когда начнутся сильные боли, понадобится госпитализация, потому что придется постоянно вводить и варьировать опиоиды. Сколько времени выдержит организм, будет зависеть от сердца. Может быть, недели две. Но это буду уже не я, мозг оцепенеет.
И опять мне повезло. Что я умру не в райбольнице, на паршивых советских препаратах, а в отдельной палате Литфондовской клиники, постепенно уплывая из яви в сон.
Интересно, что ум всё пытается найти какую-то ложку меда в этой бочке дегтя. Ладно, это фантомные судороги, неважно. Важно уяснить вот что: кончилась лишь прежняя жизнь, но мне предстоит пройти еще одну — те самые два месяца, и это совсем немало. Я сейчас понял главное. От меня и только от меня одного зависит, будет ли это самым худшим или самым лучшим, самым значительным этапом моего существования.
Я человек головной. Мне нужно всё рационализировать, всё себе правильно объяснить. Тогда я управляю реальностью, а не она мною.
На что-то это похоже. Такое же или подобное чувство я когда-то уже испытывал.
Вспомнил. 22 июня. Услышал речь Молотова, и что-то внутри щелкнуло. Это было осознание, что всё предыдущее — какие-то уже не помню какие детдомовские конфликты, надежды, планы — обесценилось и растаяло. Что как прежде уже никогда не будет. Но тогда было ощущение общей беды, а сейчас — индивидуальной. Это сильно хуже. Как если бы мир вдруг стремительно сжался до размеров твоего «я».
Что ж, в этих размерах и буду обустраиваться.
Как описать мое состояние? (Писателю ведь всё нужно описать, иначе оно вроде и не настоящее).
Первое. Онемение. Но никаких хрестоматийных стадий «отрицание-гнев-торг-депрессия-принятие». Сразу принятие. Почему-то мне не страшно. Поправлюсь: за себя не страшно. А о том, что вызывает у меня тоску и ужас, к этому я пока подступиться не готов. Сначала пусть разум выстроит прочный фундамент, создаст точку опоры.
Второе. Внутренняя неколебимая убежденность, что всё логично. Что именно так и никак иначе со мной произойти не могло. Я не запланирован для долгой жизни. Никогда не мог представить себя стариком. Много раз пытался, когда это требовалось для описания персонажей, и не получалось. Теперь понятно почему.
Я не доживу до 1 июля, когда мне исполнится 49. Не исполнится. До старости еще далеко. Я чувствую себя молодым.
У Трифонова есть повесть «Предварительные итоги», неплохая. Сочиню-ка я повесть «Окончательные итоги».
И начну с плохого.
Я не написал и теперь уже не напишу мою Главную Книгу, для которой, как надеялся, я когда-нибудь дозрею. Не дозрею.
Эмоциональный урод, неуклюжий интроверт, я не сумел установить близких отношений с собственными детьми. Я ничего им не передал, и ничего от меня в них не останется.
Но это всё. Только два пункта. И виноват я лишь во втором. Причем — нет худа без добра — теперь получается, что это и к лучшему. Маша меня совсем не знает, за нее можно не беспокоиться. Моя смерть для нее особенным событием не станет. Марик — иное дело. Пускай он не считает меня отцом, но я ему и не чужой. Он привык ко мне. При всей юношеской колючести Марик очень раним, и вся чертова драма будет происходить у него на глазах. Откладываю эту проблему. Она требует решения. Потом. Не сейчас.
Перехожу от минусов к плюсам. Их много.
Всё детство, всю молодость, до сорока лет, я существовал во внутреннем убеждении, что мне уготована несчастливая или во всяком случае тяжелая, как говорится «непростая» жизнь, я был тяжелокровен и угрюм, но судьба улыбнулась мне, назначила меня победителем лотереи. Даже двух лотерей. Я думаю, на свете мало людей, которые могут под конец сказать такое про свою жизнь.
Да, я не напишу Главную Книгу, но у меня не так мало книг, за которые мне не стыдно, а две так совсем хорошие — слишком хорошие, чтобы быть напечатанными. Мне невероятно, просто несказанно повезло с профессией. Именно повезло: ранние обстоятельства моей жизни должны были бы вывести меня на какую-то иную дорогу, тусклую и дрянную. Но я стал писателем, и для такого, как я, — это самое лучшее занятие на свете.
Второе чудо еще поразительней. Уже свыкнувшись с мыслью о вечном одиночестве, готовый идти на паллиативы, я вдруг встретил Тину,
