Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Она была одновременно и патологически больна и так же патологически здорова. На её медицинской карте, в левом верхнем углу, все лечащие её врачи ставили крохотный значок-закорючку: непосвящённый не догадается, а для собрата-психиатра станет понятно чуть больше, чем записанный на многих листах анамнез. Такая вот тайнопись, принятая в «своём кругу». Значок этот означал «трудно будет отвязаться».
Она ходила по пограничному состоянию, как по узкому брусу, периодически спотыкаясь и вступая то вправо, то влево, но каждый раз выправлялась, а потом снова балансировала, ни разу так и не соскочив. За свои позднеягодные пятьдесят пять лет Мама Сью пропустила через себя самые показательные энциклопедические диагнозы, и все с приставкой «лайт». В подростковом возрасте она страдала дромоманией – тягой к перемене мест, побегам из дома. После, годам к двадцати, угомонилась, ушла в стойкую ремиссию. Лёгкая шизофрения, вызревшая на фоне несчастной любви к недоступному модному певцу, помогла ей стать неплохим интерьерным дизайнером, востребованным в России и Европе. Не будь её, шизофрении, Логинов подозревал, что Мама Сью такого успеха не имела бы. Разные шизоидные синдромы лишь отлакировали её самобытность, и она превратилась в эксцентричную персону, изюминку различных телевизионных ток-шоу. Впрочем, помощь врача для неё никогда не была лишней. Логинов сразу определил у неё как минимум БАР – биполярное аффективное расстройство, классику жанра, при котором периоды полной апатии сочетаются с периодами буйной деятельности. Такой вот тянитолкай: то мания гиперактивности, то рекуррентная депрессия. Последний раз, когда они разговаривали по телефону, а было это полгода назад, Мама Сью как раз выходила из депрессии – выходила «ногами», по совету Логинова, вышагивая по семь километров в день со скандинавскими палками. Тогда же она заявила: «Я вылечилась. Вы меня больше никогда не увидите». Эти слова, интонацию, мхатовскую паузу между предложениями Логинов уже слышал минимум раз пятнадцать – за все пятнадцать лет, в течение которых её наблюдал.
Станкевич однажды пошутил: «Мама Сью, Феликс, ваш пожизненный крест, как шестой палец на руке – ни отрезать, ни к делу приучить». А может, и не пошутил.
– Когда вы приехали в Калининград, Сусанна Суреновна? И почему не предупредили меня?
Она фыркнула и надула щёки, потом с силой хлопнула по ним, издав звук лопнувшего воздушного шарика, и таинственным голосом произнесла:
– Я сняла дом на побережье, у Зеленоградска. Открыла вот сезон. Надо же где-то белое тело позагорать, душу отдохнуть.
Логинов хмыкнул в ответ:
– У нас солнца не бог весть сколько. Это не юг.
– А я обожаю холодное море!
Мама Сью принялась подробно рассказывать, как хорошо ей становится от купаний в Балтике, и Логинов понял: беседа обещает быть бесконечной. Надо было виртуозно выкручиваться.
– Расскажите, почему же вы вспомнили обо мне? Что-нибудь произошло? Кажется, вы уверяли меня, что полностью здоровы.
– Ах, доктор… Беда…
Снова пауза, глазные яблоки зашевелились, накрашенные губы капризно вытянулись рулончиком.
– Беда?
– Я полюбила.
– Ну какая ж это беда? – мрачно парировал Логинов.
– Та-акая. Вы не понимаете. Нас с вами отделяют десять лет и пятнадцать килограммов. Вы не способны понять.
– Ну отчего же…
– Ему двадцать восемь. Или двадцать девять. Максимум – тридцать. Боженьки мои! Вы ведь знаете, доктор, сколько мне лет, и это ка-та-строфа! Он музыкант. Гениальный, неповторимый!..
Логинов дослушал о гениальности музыканта до первой её паузы, когда Мама Сью с шумом, как советский пылесос, набрала в лёгкие очередную партию воздуха, и сказал:
– Я в таких делах не помощник, Сусанна Суреновна, вам лучше к свахе или к гадалке.
– И это ВЫ советуете мне гадалку?
Она сидела в метре от него, такая большая, несчастная, с нависающими складками над локтями и коленями, втиснутая в узкое аляповатое платье, и дышала так грузно и страдальчески, что Логинову на память пришла неизвестно как задержавшаяся в голове строчка из Дмитрия Пригова:
«Огромный женский человек//В младого юношу влюбился».
Ему стало жаль Маму Сью. В её возрасте, да ещё в период мании, это была действительно беда. Но Логинов не профессор Преображенский, чтобы вставить ей яичники обезьяны и отпустить восвояси.
– Ничего же себе, мамочки мои! Гадалку! – она брызнула мелким рассыпчатым смехом, будто бусины просыпала.
– Так что же вы от меня-то хотите, дорогая моя?
Она сразу стала серьёзной, потом, резко наклонившись вперёд, выпростала пятерню и схватила ладонь Логинова. От неожиданности он даже слегка дёрнулся.
– Вылечите меня, Георгич! Ради Христа! А уж я отблагодарю, будьте уверены!
– Да не лечу ж я такую напасть!
– Да отчего ж не лечите? Ведь самая ж натуральная болезнь!
Мама Сью откинулась на спинку кресла, и скрип кожаной обшивки смешался с глухим звуком упавшего на пол тяжёлого дырокола, задетого её локтём. Логинов нагнулся его поднять, Мама Сью по-куриному охнула и принялась извиняться.
В чём-то она была, несомненно, права. Платон вот считал любовь серьёзным психическим заболеванием. Разобраться, так ведь влюблённость, влечение – не что иное, как нейрохимический шторм в мозге, пляска гормонов, концентрация фенилэтиламина в крови, – и всё, ничего более.
– Сусанна Суреновна, во-первых, я не вижу здесь ничего страшного. Любовь – чувство благородное, в некотором роде даже полезное. Не следует только перегибать палку и бросаться в крайности.
– А я бросаюсь! – громыхнула Мама Сью и округлила подведённые фиолетовым карандашом глаза. – Ещё как бросаюсь!
– Вы хотите, чтобы я…
– Дайте мне какую-нибудь таблетку! Умоляю вас! – она снова наклонилась к его столу, стряхнув на пол богатым бюстом стакан с карандашами и ручками.
– Да помилуйте, нет такой таблетки! – Логинов начал раздражаться, и сам злился на себя за это: нельзя так, теряет квалификацию. – Если бы была, в мире всё было бы по-другому!
Мама Сью открыла пасть розовой сумки и долго рылась там, затем выудила большой белоснежный платок-простыню, каким только на пристани пароходу махать, и лишь тогда громко, со вкусом, всхлипнула.
– Георгич, миленький, ну как мне быть? Я же подсела на него, как на гашиш, я таю, похудела на несколько кило, а он даже не смотрит в мою сторону.
– А может, ну его?
– Как «ну»? Как «ну»? – она снова открыла сумку и достала смартфон. – Вот смотрите, какой красавчик.
Пальцы в кольцах забегали по экрану, отыскивая нужные фотографии.
– Правда, он лапочка, пупсичек, купидон?
С фотографий на Логинова смотрел отнюдь не белокурый амурчик, а худой парень в чёрных с прорезями джинсах, казаках, рокерской куртке и с длинными патлами
