Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Стоп. Это уже тянет на диагноз. Патологическое чувство вины. Дисфорическое состояние. Всё тихо в твоей голове! Всё тихо в твоей голове!
Логинов открыл дверь. Кира перебирала на столе бумаги, одни из них закалывая скрепками, другие складывая в пластиковые папки.
– Кира… Я думал, у вас выходной.
– Здравствуйте, Феликс Георгиевич, – она подняла голову и зажгла слабый фитилёк привычной улыбки. – Сегодня надо оплатить счета, я вот и вышла, чтобы всё подготовить.
Ему было бы легче, если б она когда-нибудь что-нибудь забыла, не сделала вовремя, да просто накосячила. Но Кира была идеальна, и это ещё больше взбалтывало со дна его души нехороший песок, и поднималось к самому темени мутное облако собственного несовершенства, уродства, бесконечной вины, будь она проклята!
С той самой ночи, точнее, раннего утра, когда между ними возникло некое подобие недалёкой близости, Логинов начал думать, что Кире следует подыскать замену. К её чести, через пару часов она вышла как ни в чём не бывало к завтраку, оживлённо болтала с Мариной, не проявляя и тени намёка на то, что случилось. Точнее, не случилось, но это ещё гаже. Ему же, выбрав момент, когда Марина отлучилась, она сказала: «Всё останется по-прежнему. Мы об этом забудем. На мою работу это никак не повлияет».
Логинов, безусловно, и не сомневался, что она затаила на него зубастую девичью злобу, но, боже, какая умница! Ни капли огорчения на лице, ни полслова с ним наедине, ни попытки напомнить ему о тех позорных для него минутах. Идеальная девушка.
– Звонили из типографии, сказали, вы не забрали тираж, – пропела Кира мармеладным голосом.
– Какой тираж?
– Сказали, тираж сто экземпляров, а вы забрали всего один журнал.
Идиоты! Логинов картинно закатил глаза, а Кира невозмутимо продолжила:
– Я сходила к ним, хорошо, что они оказались в соседнем доме, забрала номера.
– Уничтожьте их.
Кира наконец-то изобразила удивление.
– Уничтожить?
– Один номер я заберу. Остальные – в шредер!
– Феликс Георгиевич… – она замялась. – Это имеет отношение к Моссу?
Логинов опустился на стул рядом с гардеробной вешалкой и ощутил, как в голове, за лобными костями, плещется раскалённая лава. И тело всё стало огненным, а пальцы холодными. Несомненно, действие таблеток. Кира подскочила к нему, верная, преданная, поднесла к губам стакан с водой, лицо её кошачье так близко, глаза, молочная пена белков и заглубинная воронья гарь зрачков… Но нет, он не повторит той ошибки. Надо выплеснуть из мозгового ведёрка эту мурену, остудить голову… Да как бы с муреной не выплеснуть мозг… Чёрт, что с ним творится?! И в эту минуту Логинов понял, что говорит очень быстро, почти не делая пауз, и уже дошёл до середины рассказа о Моссе и о статье. Кира слушала внимательно, кивала – и стало так хорошо внутри, что и не выскажешь словами. Ему надо было давно с ней поделиться, вон как смотрит, красивая, умная. Он сделает из неё хорошего психиатра, на голову выше его самого. Оплатит любую стажировку, купит квартиру. За одно только это тихое слушание, за умение заглянуть из-под тонких бровей вразлёт в самый зев чернушной шахты его души, за то, что он с ней не переспал и не переспит и за то, что она не предаст его, никогда не предаст.
Весь рассказ уместился в две минуты. Кира с изумлением глядела на него, не решаясь задать вопрос. И тут в их блаженный миг тишины ворвался посторонний звук – такой приземлённый и плоский, что Логинов даже не сразу понял, откуда он. Это был звук спускаемой воды в унитазе и чмокающее клацанье металлической крышки педальной урны. Логинов удивлённо и заторможенно повернул голову в сторону двери туалета для посетителей.
– Феликс Георгиевич, это Мовсесян, – зашептала Кира, поспешив вернуться к стойке регистрации. – Я говорила, что вы не принимаете, а она ни в какую. Сказала, что вы займётесь ею без разговоров.
Мама Сью. Великая и ужасная. Только её сейчас не хватало!
– Кирочка, но почему вы сразу не сказали мне о ней! – простонал Логинов.
– Я не успела. А потом вы начали ваш рассказ про Мосса. Это сейчас важнее, ведь правда? – невозмутимо ответила она. – Но вы же не обязаны её принимать. Объясните ей сами. Мне она не поверила, но вам, вам-то поверит.
Логинов не успел ответить, как дверь туалета распахнулась и появилась большая яркая женщина в немыслимом платье по колено, белом, в разноцветных кляксах – пятнах Роршаха, как сразу подумалось Логинову, – и огромной розовой сумкой в мелкий страусиный прыщик.
– Только не думайте от меня прятаться, Феликс Георгиевич! – прогремела дама и, подойдя широким шагом к нему вплотную, дыхнула сладкими тяжёлыми духами. – Я вас уже минут сорок дожидаюсь.
– Сусанна Суреновна, – чуть посторонился Логинов. – Почему вы не позвонили? Сегодня…
– Неприёмный день. Знаю, – она стрельнула в Киру глазами, заправила прядь волос в чёрную, блестящую, как хороший чернозёмный курганчик, кичку и пафосно заломила руки. – Но вы не сможете отказать бедной несчастной женщине! Зачем вы меня вылечили? Зачем, спрашиваю, сидела бы дома в депрессии и соплях, а так вышла в люди, а там, в этих людях, мне сделали очень больно!
– Пойдёмте поговорим, – сумрачно процедил Логинов и, открыв дверь в кабинет, картинным жестом пригласил её войти.
Мама Сью вплыла в комнату и плюхнулась в кресло.
Она была самой давней его пациенткой, ещё со времён практики в Петербурге. Когда он переехал в Прагу, наведывалась к нему раз в сезон. После приезжала в его рижскую клинику каждый месяц. В Калининград поначалу ездила часто, потом решила – сама решила, – что здорова, и исчезла, даже на телефонные звонки не отвечала.
Собственно, Мамой Сью, великой и ужасной, её назвал профессор Бранек: она была шумной, требовала повышенного внимания, любила донимать придирками регистратурных девушек, каждое её появление напоминало извержение вулкана и по лукавому стечению обстоятельств было предзнаменованием каких-нибудь громких событий в жизни Логинова, во всех без исключения случаях тревожных. Такая вот дама пик в его колоде.
Зачем-то вот появилась именно сегодня. К каким переменам,
