Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Губы его заметно дрожали, глаза щурились, Логинов удивился, что Мосс не надел очки, но потом вспомнил, что Вера говорила: у Мосса изменились многие «человеческие» привычки.
– Вы подарите мне журнал? – полушёпотом спросил он.
– Конечно.
Конечно, подарит. Ещё не хватало, чтобы Мосс побежал в университетскую библиотеку за этим номером. Логинов не сомневался, что Виктор выучит статью наизусть и, более того, напишет Андерсену. Именно поэтому и нужно было заплатить профессору, чтобы тот, получив на свой официальный электронный адрес, указанный на сайте Шведской королевской академии наук, шизоидное письмо от русского парня, деликатно ответил ему, мол, да, наука не стоит на месте, существуют человекообразные бабочки, и за это открытие ему, Андерсену, наверняка дадут Нобеля, может быть, даже в следующем году.
Вера стояла на протяжении всего их разговора лицом к окну, в лужице солнца, и боковым зрением Логинов видел, как она нервничает, теребит простенький кожаный браслетик на руке, чуть заметно втягивает под верхние зубы нижнюю губу. До того как прийти в дом к Моссу, Логинов час беседовал с ней по телефону. Даже не беседовал – это был его монолог, во время которого она не проронила ни слова и лишь в конце произнесла: «Если это единственный выход, можете на меня рассчитывать». Разговор состоялся накануне вечером, Логинов давал тщательно продуманные инструкции: как реагировать, как себя вести, как делать то, как это. Взять Веру в союзники означало на девяносто процентов добиться успеха. Теперь её задачей было поверить в то, что она 1) замужем за бабочкой и 2) счастлива с этой бабочкой.
Мосс закрыл журнал, бережно положил его на колени и взглянул на Логинова. В гранитно-седых глазах искрилось неподдельное детское счастье.
– Значит… Я здоров?
– Абсолютно.
– И не будет больше таблеток?
– Ни одной.
Совсем снимать Мосса с медикаментов было опасно. Накануне Логинов договорился с Верой, что, готовя утром мужу кукурузную кашу, она будет добавлять туда ноотропил. Логинов планировал со временем уменьшить, а потом и полностью прекратить любую подкормку мозга. Доза будет зависеть от двух критериев: от степени удовлетворённости жизнью и отсутствия желания копаться в себе. Мосс слишком быстро возбуждается от всякой ерунды, почти не спит, его мозг может запросто в один прекрасный день «впасть в анабиоз», как лягушонок при первых заморозках. Момент, когда лекарства будут полностью отменены, Логинов считал точкой невозврата психоза. Вот именно тогда он на радостях напьётся, потому что это будет настоящий триумф.
– И что, док? Мы теперь не будем видеться? – Мосс сощурился, рука привычно потянулась в карман за сигаретой, и этот жест не ускользнул от Логинова. Вспомнив, что он теперь не курит, Мосс виновато отдёрнул руку. – Никак не привыкну…
– Видеться мы будем, Виктор, и очень часто. Поймите, такие виды парусников, как ваш, встречаются феноменально редко. Считайте, вы – одна особь на десять миллионов обычных людей. Вы должны быть под наблюдением.
– Под наблюдением психотерапевта?
– Нет-нет, забудьте о моей профессии, вы теперь должны быть не под медицинским наблюдением, а под присмотром науки в целом. Только ради вашего же блага, чтобы никто не причинил вам зла. Энтомологи и врачи в данном случае служат одному божеству. Нам важно сохранить ваш вид от полного вымирания.
«Вот сейчас он спросит про размножение, и мне будет нечего ему сказать», – подумал Логинов, но Мосс больше не задавал вопросов, а сидел сосредоточенно-сияющий – такой, каким раньше никогда не был. Его машина-мозг работала на полную мощность, это всегда читается по глазам, по той глубинной бесконечности чёрного цвета зрачков, по отражённой в них неуловимой паутинной микросхеме, по едва заметному взмаху ресниц и той хрустальной сосредоточенности взгляда, какая бывает лишь в редкие моменты идеально настроенной мозговой турбины. Он был разумен, Мосс, в этот миг – так, как не был разумен, наверное, ни в один день за всю свою жизнь. И счастлив так тоже не был никогда.
– Я должен вам сказать ещё кое-что, Виктор. Мы ошибались по поводу вас, и, надеюсь, вы нас простите. Мы – это я и Вера. Но теперь мы знаем правду и очень этому рады. Вы свободны, вольны делать, что захотите. Не забывайте только, что ваш подвид летать не может, поэтому никаких экспериментов. Просто живите со знанием, что вы бабочка. Вам никому ничего не надо объяснять. Более того, предостерегаю вас даже от малейшей попытки кому-либо доказывать свою принадлежность к чешуекрылым. Люди пока не готовы. Хорошо, что статья Андерсена издана в специализированном журнале и не доступна обывателям. Но открытие, которое он сделал, сенсационно, поэтому очень скоро о нём узнают обычные люди. Они захотят познакомиться с вами, прикоснуться к вам. Пусть у вас нет пыльцы, но их внимание принесёт вам вред. Найдётся какой-нибудь лепидепторофилист, собиратель крупных бабочек, который непременно захочет пополнить вами свою коллекцию. Он приколет вас булавкой к картону, и это очень, очень плохой конец. Ваша жизнь драгоценна. Поэтому вы должны, вы просто обязаны сохранить тайну! Андерсен работал над поисками вашего вида всю жизнь и нашёл истину, лишь сопоставив ДНК и сравнив мутагены. Это значит, если вы никому не проболтаетесь, что вы – бабочка из рода парусников, то ни одно живое существо не догадается. Ради науки, Виктор, не подвергайте себя риску!
– Я понял, док, теперь я точно понял, – Мосс закрыл глаза и сложил пальцы в замок. – Раньше я хотел рассказать всем, и вы меня отчаянно отговаривали, а я не слушал вас. Я едва не проболтался. Сейчас я знаю, вы абсолютно правы. Ради науки… Мне стоит написать профессору Андерсену письмо, как думаете? Он ведь обрадуется, узнав, что я – тот, кого он изучает?
– Конечно, обрадуется. – Логинов ясно представил, как расползаются в саркастической улыбке тонкие губы Андерсена, как сливается в рваную заплатку у носогубной складки крап его старческих пигментных пятен на высушенной щеке. – Только пишите ему на адрес Шведской королевской академии наук, письма самотёком на другие адреса он наверняка посчитает спамом.
Мосс кивнул. Его лицо было светлым, торжественным, наполненным такой искрящейся жизнью, что Логинов мог бы поклясться: ни одно лекарство, даже сильнейшее, ни один наркотик не способны за несколько минут так изменить человека. Вот он, истинный метаморфоз, волшебное превращение. Самое последнее в цепочке, самое совершенное имаго! Одно это уже можно считать полноценной победой. Браво, доктор Логинов!
Они просидели
