Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
– Почему? – Её папиросные ноздри раздувались, втягивая воздух.
Только бы она сейчас ничего не говорила!
– Прости, девочка моя, прости меня…
Любые слова издевательски нелепы. Логинов поднял с пола её рубашку, накинул ей на плечи, провёл рукой по глянцевым волосам.
– Я не могу.
Кира просунула кулачки в рукава, застегнула пуговицы – все до одной, молча, сосредоточенно. И вдруг затараторила:
– Я понимаю, здесь она нас застукает. Давай спустимся в гараж. У тебя большая машина, сиденья удобные. Ну же, пойдём, там нас не найдут, что ты медлишь?
Это было равносильно холодному душу. Его горло до тошноты сжал её распорядительный тон и особенно то, как прозвучало «она нас застукает». Она. Марина. Любимая.
Что было сейчас? Морок, настоящий морок. Сумасбродство, галлюцинация, аффект. Кто-то вырубил его мозг, а затем подключил к трансформаторной будке.
Логинов медленно покачал головой.
– Прости…
Пусть думает, что хочет. Что он не мужик, и это ведь правда, не мужик, дерьмо собачье, распалить вот так девчонку и бросить подранком, не делают так, доведи дело до конца, а потом рефлексируй, да хоть застрелись за измену, сопливый подкаблучник, тряпка, но сейчас вернись на тот самый шаг назад и доделай начатое!
Логинов снова покачал головой, ненавидя себя за все грехи сразу – и за несдержанный порыв, и за собственное предательство Марины, и – сильнее всего – за слабость и трусость по отношению к этой девочке.
– Кира… – произносить её имя оказалось пыткой. – Я знаю, ты умница, ты всё правильно понимаешь. Это не относится к тебе, никак не относится. Ты сможешь понять.
Она улыбнулась – с кислинкой, губы прорезали бледное лицо полумесяцем. Как свежий розовый шрам от серпа, вдруг подумалось ему…
– Пустое. Я понимаю. Сама виновата. Это ты прости.
Она шмыгнула дымчатой тенью в дверь, испарилась, исчезла. Будто и не было её. Только в кухне остался пряный запах её волос, молодого тела и неуловимое ощущение тревоги, нараставшей с каждой отдельной, бьющейся в сердце секундой.
Логинов дошёл до кабинета, открыл ключом всегда запертый ящик письменного стола, вытащил пластиковую баночку. Кирин запах исчез, вмиг сменившись острым, аптечным. Высыпав на ладонь две белые таблетки, которые хранились дома на всякий случай, он быстро заглотил их, не запивая. Так лучше. Надо успокоиться, унять лихорадочно колотящийся о лобные кости мозг. Впереди день и много работы. Благословен будет тот, кто придумал нейролептики. Всё тихо в твоей голове.
Заперев ящик, он открыл окно, втянул в лёгкие свежего утреннего воздуха, жадно всосал сонного восходящего солнца и, постояв так минуты три, прошёл в спальню к Марине.
Она безмятежно спала – как всегда, в шаговой позе, Логинов поправил съехавшее одеяло и сел на краешек кровати. С тех пор как они стали ночевать отдельно, он почти забыл, как заходилось его сердце каждый раз, когда он видел её такую, на излёте предутреннего сна, тёплую, родную.
Он осторожно свернулся калачиком в её ногах – потерявшийся и вернувшийся блудный пёс, готовый лизать хозяйские ноги и благодарящий своего пёсьего бога за право быть в одном доме с человеком.
16
Мосс осторожно провёл подушечками пальцев по глянцу журнального листа.
– Уве Андерсен… Я знаю его. Я читал… У меня есть его статьи, он гениальный энтомолог.
«Конечно, гениальный, – с сарказмом подумал Логинов. – Гениальный делец».
Андерсен согласился на его затею сразу, с одной лишь оговоркой: наука психиатрия пожертвует науке энтомологии символическую сумму в пятьсот евро. К письму прилагался банковский счёт некоего фонда. Логинов даже мысленно поаплодировал такой простодушной наглости. Но деньги, разумеется, перевёл сразу же.
Журнал, как и было обговорено, издали быстро. Крошечная калининградская типография, находившаяся, как рояль в кустах, в соседнем с офисом Логинова здании, сначала заартачилась: в одном экземпляре не берём, минимальный тираж такой-то, но оплата вперёд за сто номеров, да ещё наличными и сразу, оказалась убийственным аргументом.
Мосс сидел, ссутулившись и нагнувшись к столу, перечитывал статью в третий раз, а Логинов прихлёбывал непонятной консистенции кофе, второпях сваренный Верой, и с наслаждением наблюдал за ним. Они сидели на кухне в квартире Мосса, утро уже переползло через свою маковую середину: старомодные прусские ходики только что деловито и перезвончато отыграли девять ударов. Типография открывалась в восемь тридцать, Логинов приехал за час и едва дождался, когда сонный менеджер откроет дверь и выдаст ему пахнущий химикатами номер Russian Entomological Journal, отпечатанный в ночную смену. Весь номер был повторением реального выпуска журнала за прошлый месяц, лишь вместо обзора круглого стола о проблемах экологии и вымирании каких-то крапчатых алтайских жуков была вставлена умело состряпанная Логиновым совместно с Андерсеном статья об особом виде Lepidoptera Parnassius Mnemosyne, имаго которой предполагало генную амбер-мутацию UAG вследствие репликации ДНК и генетической рекомбинации. В результате такой мутации, говорилось в статье, высока вероятность возникновения триплетов, приводящих к взрывному росту мутагенов, в особенности транспозон, и окисления липидов по вирусному типу. Подобные мутации раз в столетие приводят к возникновению Lepidoptera Hominoidea, уникального вида Papilionidae, внешне не отличающегося от Homo Sapiens.
В статье было много громоздких выражений, сдобренных россыпью латинских названий, и Логинов отчего-то не сомневался, что сказочник Андерсен, скомпилировав псевдонаучную чушь, полнейший образцовый бред, всё же в отдельных выводах (особенно касающихся ДНК насекомых) был честен и даже близок к какой-нибудь своей энтомологической истине. Логинов так и представлял, с каким наслаждением профессор выводит формулы сбоя ДНК, РНК и белков и с каким эйфорическим восторгом доказывает образование новых патогенных структур на концах линейных хромосом и аномальную скрученность пресловутой двойной спирали. Статья, конечно, была перегружена ненужными терминами, но даже для него, перечитавшего за жизнь столько научных журналов, что из них можно было бы построить пирамиду – Хеопс бы обзавидовался, – даже для него написанное выглядело вполне логично. Доказано, что существует уникальный вид бабочек, эндемичный исключительно для Восточной Европы. Представители этого редкого вида анатомически похожи на людей, но имеют некоторые антропологические признаки, свидетельствующие о принадлежности к чешуекрылым. К таким признакам относятся, например, вмятины на ладонях и теневые точки под скулами, у некоторых особей характерны длинные конечности, высокий рост, плохое зрение и хронические проблемы с сердечной деятельностью. На развороте были цветные фотографии ярких мотыльков и схема строения внутренних органов бабочки.
– Вам может быть не всё понятно, эта статья для узких специалистов… – сказал Логинов намеренно равнодушно, видя, как сосредоточенно вчитывается Мосс в искусно состряпанную белиберду.
– Нет-нет. Я
